Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
— Ветер пустыни, — хриплым шепотом проговорил он. — Ветер безумия.
Той ночью мальчик подкрался к гримерке, тихонько приоткрыл дверь и увидел, что его дед, склонившись над лампой под абажуром, одну за другой подносит к свету стеклянные бусины. Как только возле лампы оказывался очередной шарик, на дальней стене возникала остро очерченная необычная тень.
Окна в кабинете Врассунов дрожали от неистовых криков Конфуцианца.
— Неужели так трудно найти одного-единственного рыжего фань
Сорок помощников Конфуцианца испуганно молчали. Они уже видели, с какой легкостью заменили шестерых из них, когда те не справились с поставленной задачей.
— Идите же и найдите рыжего фань куэй!
И тут Конфуцианец вспомнил про актера, который за три ночи до этого пришел к нему со странным сообщением о том, что рыжеволосый фань куэй является теперь членом актерской труппы Сказителя.
— Нет! — закричал Сказитель.
— Простите, но… — Максимилиан повернулся и развел руками.
— Не надо извиняться. Просто сделайте все правильно.
Они с самого рассвета работали над сценой, в которой были заняты Максимилиан, его сын и Обезьяний царь.
Сцена, согласно сценарию, должна была выглядеть так. Максимилиан в роли Крестьянина с сыном выходит слева. Обезьяний царь обходит их и готовится напасть, но тут справа неожиданно появляется Принцесса. Обезьяний царь бросается к ней. Герой Максимилиана хочет ускользнуть, воспользовавшись удобным моментом, но сын убеждает его помочь Принцессе. Когда они находят ее, она прижимает к груди окровавленную одежду Слуги и исполняет самую трагическую из своих арий. Как только ария заканчивается, Обезьяний царь собирается наброситься на нее, но Крестьянин с сыном отвлекают его самым что ни на есть необычным способом, и девушка спасается бегством.
Однако, несмотря на то что Сказитель до предела упростил и без того не очень сложную сцену, Максимилиану она никак не давалась.
— Простите, — повторил Максимилиан.
— Ладно, забудьте об этом. Думайте о том, чего вы хотите от Обезьяньего царя, как вы восхищены Принцессой. Не надо ни слов, ни шагов. Просто думайте, глотайте мысли.
Конфуцианец был удивлен тем, что Мао вызвал его к себе, и теперь терпеливо ждал, когда великий человек наконец заговорит. А председатель Коммунистической партии Китая стоял у окна и смотрел на извечное столпотворение, каковым являлся Шанхай.
— Мне не терпится покинуть это ужасное место, — со вздохом произнес он.
— Да, товарищ председатель, это действительно ужасное место, — согласился Конфуцианец, все еще не понимая причин вызова.
— Я уеду в ночь премьеры, сразу же после отплытия корабля.
— Я буду готов к отъезду.
— Нет! — отрезал Мао с жесткостью, от которой по телу Конфуцианца пробежал холодок. — Вы и ваши единомышленники останетесь здесь. Вы должны преподать урок этим шанхайцам. Мы сожмем их с такой силой, что даже вода перестанет быть влажной. Мы превратим этот мерзостный город в пустыню — тем, что забудем о его существовании. Пусть он рассыплется и превратится в прах, в то время как остальной Китай будет подниматься из пепла.
— Это любимый веер моей матери. А еще раньше он принадлежал ее матери и так далее, — рассказывала Цзян. —
Сказитель и вправду выглядел ужасно.
— Мне нужен хотя бы один момент совершенства, прежде чем все исчезнет.
— Прежде чем исчезнет что?
— Все. Все это исчезнет.
Цзян внимательнее присмотрелась к мужчине. Его глаза пожелтели и слезились, а кожа стала почти прозрачной. И тут она с удивлением поняла, что на самом деле он спит. Спит с широко открытыми глазами. Она отвела Сказителя к кровати, уложила и стала снимать с него костюм Принцессы. Это смутило ее. Цзян знала, что он мужчина, причем очень красивый, но сейчас, в своей спальне, она раздевала женщину. А потом она легла рядом с ним — или с ней? — и они спали до самого рассвета.
На старом складе возле Сучжоухэ работа шла неспешно и методично. Длинные бамбуковые шесты соединялись бумагой и шелком, из них составлялся позвоночник Дракона. Шесты покороче предназначались для того, чтобы нести туловище сказочной твари длиной в сто футов. Никто не болтал. Все подчинялись древним правилам. Дракон постепенно обретал форму.
Хотя многими кусками оперы Сказитель остался недоволен, он понимал, что должен позволить актерам сыграть всю пьесу, чтобы они смогли ощутить ее ритм и масштаб. Реквизит, заказанный Резчику, еще не прибыл, но у Сказителя хватало других забот.
Прогон начался успешно, поскольку первой шла сцена, которую они играли уже на протяжении многих лет. Но как только актеры одолели ее, все пошло вкривь и вкось.
Прогон был прерван появлением Конфуцианца во главе целого взвода солдат.
— Играйте! — приказал он. — Вы работаете для народа, а мы народ, так что играйте!
Убийца перекатился по балке стропил. «Нападай сверху, — шелестел в его ушах какой-то древний голос. — Всегда нападай сверху».
— Хорошо, — проговорил Сказитель, — мы вернемся немного назад.
— Не надо. Мы не хотим вам мешать. Продолжайте с того места, где остановились.
— Мы вернемся назад, — повторил Сказитель.
— Давайте же хоть раз доиграем эту проклятую пьесу до конца, прежде чем представить ее публике! — выкрикнул актер, игравший Слугу.
Это чрезвычайно удивило Сказителя, ведь Слуга уже отыграл свою роль и больше не должен был появляться на сцене. А потом он поймал на себе злобный взгляд актера и подумал: «А ведь это ты вызвал Конфуцианца!»
— Я добавляю в пьесу новую сцену, — сказал он.
Среди актеров послышался недовольный ропот. Не обращая на них внимания, Сказитель повернулся к Слуге:
— Вам это понравится, поскольку вы будете находиться в центре новой сцены.
— Вот как? — без особой радости спросил тот.
— Именно. Ваша роль не должна быть настолько примитивной, чтобы вас можно было заменить фонарным столбом. Мы по-новому разыграем сцену вашего убийства Обезьяньим царем. В конце концов, вы ведь главный герой!
Сказитель нередко обходился с актерами довольно круто, но до такой степени — никогда. Он вновь и вновь заставлял прогонять сцену убийства, причем требовал поистине шокирующего реализма. Дважды Слуга ударялся об пол, причем с такой силой, что по старому зданию театра шел гул. И каждый раз Сказитель, стоя в зрительном зале, кричал как одержимый: