Шанс для динозавра
Шрифт:
Встать на ноги – пытка. Вдохнуть – пытка. Остаться на месте – верная смерть. Недели через три новый властитель Унгана получит сильно тронутую разложением голову бывшего князя и возликует оттого, что одной проблемой стало меньше.
Барини уже не бежал – шел. Ковылял, зная: еще одно такое падение – и не хватит сил встать. Мешал притороченный к спине арбалет, а еще больше палаш, бивший при каждом шаге по бедру и норовивший запутаться в ногах. Выбросить? Это лишь отсрочит финал, и то ненадолго. Повернуться и принять бой? Это самоубийство. И нет, как назло, подходящих мест для засады…
За поворотом ущелье кончилось. Разом. Барини застонал бы, если бы мог. Естественный каменный амфитеатр преградил путь, и каждая ступень была по грудь высотой, а шириной от силы в две пяди. Со ступени на ступень прыгал ручей, сеял водяную пыль, и висела в ней куцая радуга. Финал?
Драматическая развязка, как в театре. Не хватает только аплодирующих зрителей!
К черту! Он князь, а не лицедей. Барини карабкался, рыча от злости и боли, забрасывая свое тело со ступени на ступень. Выше, выше… Успеть!.. Он знал, что не успеет. В какой-то момент рядом с головой взвизгнул камень, больно ударив в лицо отбитой крошкой. Барини оглянулся лишь на миг. Аркебузиры стреляли в него шагов со ста – и мазали. Сумасшедшая беготня не прошла даром и для них. Задыхающийся стрелок – плохой стрелок. Мелькнула мысль: сгоряча они могут не сообразить подобраться поближе, а через полминуты будет поздно… если только он не сорвется…
Обожгло плечо. Барини не сорвался. Серьезной боли он не чувствовал, и рука двигалась – значит, царапина. Выше, выше!.. Скорее!.. Перевалившись через край, он отполз немного, чтобы не подставлять себя под выстрелы, и кое-как отдышался. Теперь он знал, как надо действовать.
Казалось, до перевала было рукой подать, но Барини, пригибаясь, побежал вдоль амфитеатра. Подполз к краю, выглянул. Так и есть: двое уже карабкались по уступам, остальные прикрывали их с аркебузами на изготовку. Всего солдат было девять – либо он обсчитался накануне, либо кто-то отстал. По таким тропам и неудивительно… Сняв со спины арбалет, Барини рычагом натянул тетиву, вложил в желобок тяжелую стальную стрелу, вторую стрелу положил рядом. Доброе старое оружие… Он никогда не был хорошим арбалетчиком, он тяжело дышал, и рана некстати начала саднить, но кто же из имеющих опыт арбалетной стрельбы промахнется на пятидесяти шагах? Здесь совсем не надо быть Вильгельмом Теллем…
Первым выстрелом он сбил крайнего в цепочке прикрывающих. Вторым – загнал стрелу в затылок тому из карабкающихся, что залез выше. Убитый закувыркался по уступам вниз. Остальные завопили, открыли пальбу, и Барини отполз.
Идеальное место! Он мог легко менять позицию, перебегая вдоль верхнего края амфитеатра и оставаясь невидимым для аркебузиров. Он мог держать под контролем все удобные пути подъема. А солдаты внизу могли лишь стрелять в него, когда его голова и плечи ненадолго покажутся над скалой.
Обогнув амфитеатр, Барини снял еще одного скалолаза. Затем, оставаясь невидимым, прокричал командиру отряда: «Эй, болван, как тебя там! Людей побереги!» Хотел разозлить – и разозлил. Когда до начальствующего над загонщиками дошло, что, оставаясь на месте, он лишь без толку теряет солдат, Барини довел счет убитых до четырех и одного ранил. Правда, и у самого осталось только три стрелы.
Преследователи отступили, унеся раненого и оружие убитых. Когда они скрылись за поворотом ущелья, Барини зашагал вверх к перевалу. Несмотря на соблазн спуститься, дабы выдернуть из трупов свои стрелы и поживиться имуществом убитых, он не стал этого делать. Если солдаты затаились за поворотом, он стал бы для них мишенью. Но более вероятно, что они начнут искать – и скоро найдут – обходной путь.
Склон был крут. Иногда приходилось карабкаться на четвереньках. Через каждые сто шагов Барини отдыхал, считая про себя до пятидесяти. Здесь не рос лес – он остался в ущелье и ниже. Изредка попадались карликовые деревца, крученые-перекрученые ветром, только что в узел не завязанные. Обзор был хорош. Преследователей не было видно. Пока.
Наивно было бы считать, что они бросили погоню. Голова Барини – дорогой товар, редчайший шанс для вчерашней деревенщины изменить свою судьбу. Это большие деньги и, возможно, чины. Кто ж отступится?
Ближе к перевалу он уже отдыхал после каждых пятидесяти шагов и считал до ста, а на перевале позволил себе десятиминутный отдых, заодно осмотрев рану. Так и есть – царапина. Кровь засохла бурой коркой.
Здесь уже лежал снег, рыхлый и невероятно белый, по всему видно, недавно выпавший и неглубокий – всего-навсего по щиколотку. Таять не собирался, устраивался на зиму. Ежась от холода, Барини снял камзол и задубевшую от крови рубаху, вымылся снегом и снег приложил к ране. Огляделся.
Далеко внизу двигались четыре крошечные фигурки. Барини опережал их на полчаса. А впереди за заснеженной долиной и замерзшим озерком вставали сверкающие на солнце снежные пики главного хребта, и слепо тыкались в них бездомные облачка-бродяги.
Барини хрипло выругался. Будет чудо, если ему удастся стряхнуть погоню и перебраться через Холодный хребет. А что на той стороне? Промерзлые степи или тундры. Зимой там не выжить.
И стоит ли продолжать путь, чтобы, помучившись вдоволь, умереть не сейчас, а несколько дней спустя?
А ведь стоит. Хотя бы для того, чтобы гнилая голова бывшего правителя не скалилась на всю рыночную площадь в Марбакау!
Да и жить ведь лучше, чем не жить. Нет? Пока жизнь можно терпеть – точно лучше.
Когда начало смеркаться, первый перевал остался далеко за спиной, а второй, выше первого, еще маячил далеко впереди. Снова начался подъем, позади остался убийственный марш-бросок через целое море снега – чаще по колено, но кое-где и по пояс. Четыре фигурки по-прежнему держались в пределах видимости, почти не приблизившись. А ведь они шли по уже протоптанному следу, и они были молоды! Наверное, физиологи ошибаются: выносливость не связана с возрастной перестройкой организма. Просто-напросто молодые еще не умеют терпеть.
Барини ничего не ел со вчерашнего утра и не хотел есть. Кто больше всего на свете хочет упасть и уснуть, тому не до еды. Когда совсем стемнело, он заставил себя идти до тех пор, пока не испугался сбиться с пути, и лишь тогда вырыл себе нору в снегу, заполз в нее, закутавшись в плащ, как личинка ручейника в чехлик, и забылся тревожным сном, наказав себе во что бы то ни стало проснуться с первыми лучами рассвета. Игра еще не была окончена. Пока есть что поставить на кон, хотя бы жизнь, игра продолжается.