Шантаж
Шрифт:
— Сколько заплатишь?
Да, сравнивать варианты лучше в числовом выражении.
" — У тебя какая жена?
— Хорошая. Сто двадцать рэ получает».
Характеристика исчерпывающая. Соответственно, жена на сто пятьдесят в месяц — на четверть лучше.
Серебро у меня есть. Но торговать жизнь Акима у «богини смерти» за серебрушки… Как-то это стилистически неправильно. Не божеское это дело — монетки считать. А, она просто заломит что-то запредельное. Эдакую сильно божественную сумму. И мотивировано откажет: «будут деньги — приходите». Хорошо, пусть будет торг. Но на другом уровне.
— Посмотри
Улыбки нет совсем, губы плотно сжаты. И хорошо видно, что глаза одинаковы — оба смотрят прицельно.
— А если не вылечу?
Ноги у меня затекли, не научился я ещё на корточках долго сидеть. Я встал, потянулся, ожидая в любой момент броска этой… «костоломки», захвата за ноги и… Нет, просто смотрит. Медленно, чтоб она видела, чтобы не восприняла как атаку, протянул вперёд свой дрючок и, упёршись им Маре в грудь, спросил:
— А этому? Какая цена?
Прокол. Угрожать смертью богине смерти — ошибка. Мара отвалилась на спину, устало уставилась в небо и, потихоньку массируя больные икры, подвела итог:
— Нет.
Я — дурак. Что не ново. Я дурак, потому что меня постоянно сносит на стереотипы всякого гнилого гумнонизма, демосратизма и либерастии. Потому что я всё время предполагаю, что человеческая жизнь — ценность. Высшая, важная. Хотя бы для самого этого человека. Нет, я понимаю, что для всякого политического деятеля чужие человеческие жизни — расходный материал. Вот подписал ВВП анти-сиротский закон, и несколько десятков российских детей умрёт от этого только в первый год. Но ведь причина же какая! В американском госдепе плохо работают — нужных бумажек в положенное время не прислали. Угробим полсотни российских детишек, чтобы америкосы у себя с документооборотом разобрались. Святая цель — можно ради этого своим сироткам и «вечную память» спеть.
Но самому-то… Свою-то жизнь… Да без проблем! Есть масса оснований. Подорвать себя на народном празднике: пусть они все испугаются и от страха обделаются. Разовое повышение производства органических удобрений… возможно, самый верный путь к аллаху. Если уж он так озабочен урожайностью.
Мара настолько вошла в свой образ богини смерти, что ни боли, ни собственной телесной смерти уже не боялась. А вот подчинение чужой воле, вынужденные действия, ей, в рамках её «сценического персонажа», казались совершенно неприемлемыми. «Невместно, стыдно, позорно». Не «казались» — были. «Лучше — смерть». Да без проблем! Сделаем как лучше, первый раз — что ли! Но… а Аким?
«Кнут» здесь не проходит. Ищи «пряник», Ванька. Иначе Аким найдёт «вечный покой».
Я разглядывал эту женщину и чувствовал, как уходит время, как она всё более свыкается с мыслью о неизбежности, неотвратимости гибели вот этой телесной оболочки. Как она отдаляется от повседневной суеты, и готовиться «в путь к последнему приюту». Потом её уже и болью из этого состояния не выведешь. А — «не болью»?
— Мара, тебе Ивашка как? Понравился? Сладко-то вправду было?
Молчит. Глаза — в небо, на меня — ноль внимания. Только чуть улыбочка её нарисовалась. Довольная улыбочка. Лёгкие приятные воспоминания о миленьком приключении… Просто Ивашкой такую… богиню с пути не свернуть. Надо чего-то такое… сверхъестественное уелбантурить. Или — забубенить…
— Так вот, Мара. Всё что ты видела и пробовала с мужиками в своей жизни — просто детская возня в песочнице. Не вру — знаю. Далеко на Востоке есть народ, который говорит слово «дао». На их языке это означает «путь». Путь к совершенству. Люди, которые идут по этому пути, называются «даосы». Путь, сама понимаешь, не близкий. Пока до этого совершенства дотопаешь… Идут одни мужчины. Так что им требуются женщины. С которыми эти самые даосы общаются по… «по-путейски». Как они это делают — священная тайна. На ближайшие десять тысяч вёрст и тысячу лет только я один знаю «как». Ты можешь стать второй, кто узнает эту тысячелетнюю сокровенную мудрость. И — попробует её.
— Не выдумывай, волчонок. Чему новому ты меня можешь научить в этом деле? Да и вообще — на что ты годен…
— А он?
Я ткнул дрючком в сторону стоявшего столбом Сухана.
— Ты, Марана — повелительница смерти, когда-нибудь баловалась с «живым мертвяком»? Со слугой Велеса — повелителя могил? По секретной технологии «идущих вместе»? Идущих путём совершенства из ничего в никуда?
Ну, если на неё и такой коктейль не подействует, то я просто не знаю… Сработало! Женщина повернула голову! Уж поверьте мне — если вы сумели убедить даму повернуть голову — она ваша. Нет, дальше много чего может случиться. Или — не случиться. Во всех смыслах этого слова. Но всякий «дао» начинается с первого шага. Дальше — чисто вопрос качества вашего «ходила».
Мара оценивающе окинула взглядом моего зомби. Всё верно: первый взгляд женщины на мужчину — на лицо, второй — на обувь. Плохо, сапоги у него грязные после болота. И вообще — худо присматриваешь за обувкой своих людей, недо-боярич. Тут она перевела взгляд на меня. И начала улыбаться. Вы когда-нибудь видели улыбку королевской кобры? В тот момент, когда она поднимается из плетёной корзинки, распуская свой капюшон? По зову придурка, играющего перед ней на дудочке? Вот и я не видел. Но очень уверен — похоже. Сочетание лёгкого интереса, бесконечной лени и полного презрения ко всем этим… стоячим мышкам. Мара оставила в покое больные ноги, чуть потянулась и снова проворковала:
— И не жалко? Такой справный мужикашечка… У меня-то в руках… и дохляки — петушками чирикают, зайчиками скачут… Но — коротко. Любите вы, мужички, поговорить, похвастать. А как пойдёт дело на меру… Не протянет долго твой живой мертвец, совсем мёртвым мертвецом станет…
— Мы все станем мёртвыми мертвецами. Кто раньше, кто позже. Не пугай — конец известен, вопрос только в дороге — в дао.
Мы уставились в глаза друг другу. Ну, если этот оскал означает сексуальную улыбку, то… то я брошу это занятие! Завяжу узлом как напоминание о членских взносах! Улыбка постепенно завяла.
— Волчонок. Точно: волчонок, ящерка и… и ещё что-то.
— Лысая мартышка, мадам. Смотрите внимательно.
Я старательно улыбнулся ей своей фирменной «волчьей» улыбкой. Потом снова присел на корточки, вылупил глаза по-дебильному и пару раз подпрыгнул, почёсывая подмышки и издавая звуки типа: «угу-угу».
— Это что?
— Ну, Мара, ты что, никогда не видела головозада ногорукого?
Она хмыкнула, глядя на мои прыжки и ужимки. По-разглядывала меня.
— А почему «руконогого»?