Шантаж
Шрифт:
Как много ступенек в этом неказистом подъезде ничем не примечательной пятиэтажки, и какой противный, ужасно противный звонок. Режет слух, каждый раз вздрагиваю. Надо сказать Валере, чтобы поменял. Хотя, скорее всего, это не его квартира, зачем ему заморачиваться. Да и какая разница? Сегодня ведь наша последняя встреча…
— З-здравствуй, Валера. — Голос дрогнул.
— Здравствуй. — На мужских губах кривая ухмылка.
Выражение лица совершенно невозможно прочитать. Почувствовала себя девчушкой на первом свидании. Руки стали огромными, мешающими и выдающими мою нервозность жердями. Куда же деть сумочку?
— Проходи, разуваться не надо, — скомандовал Довженко,
Двинулась следом, сердце тревожно сжалось в груди — диван был почему-то собран. Значит, будем совокупляться стоя.
— Как мы будем в этот раз?! Мне раздеваться или тебя возбуждает рвать одежду? Как встать?! Опереться о стенку или на колени опуститься?
Зачем я все это говорю? Закрой рот, дурочка! Зачем ненужный гонор?! Ведь сама не меньше его пылаешь, меня возбуждает его грубоватая, местами экстремально жесткая страсть. Но не в чувствах же шакалу признаваться…
Серые глаза полыхнули злостью. А может, это боль? Трудно понять…
— Нет, Ира, ничего не надо. Вот возьми, — протянул мне обыкновенный черный пластиковый пакет.
Недоумевая, взяла.
— Что это?!
— Деньги, которые я вымогал у тебя. И еще… Ира, я удалил видео с тобой и тем златокудрым аполлоном, а также все видео с нашего отдыха. Можешь быть уверена, копий больше не осталось. Ты свободна и можешь идти.
Свободна, свободна, свободна… От кого? Зачем?! Меня кто-нибудь спросил, нужна ли мне эта свобода?! Но ведь именно к этому я стремилась — освободиться от шакалов и дальше самостоятельно определять свою жизнь. Так почему сейчас чувствую себя обманутой?.. Будто меня сейчас не на свободу отпускают, а горячо любимый мужчина признается в своих чувствах к другой женщине.
— Не понимаю, с чего такое благородство? Поверить, что совесть заела, трудно, у таких, как ты, не бывает этого архаичного чувства.
Слова достигли цели, в серых глазах Довженко опять появились всполохи то ли злости, то ли боли.
— Заслужил, — ровный и спокойный голос. — Можешь считать, что я наигрался, — снова кривая ухмылка и перекошенное непонятными эмоциями мужское лицо.
Почему мне так холодно стало? Словно непонятно откуда появившийся ледяной ветер пробрал ознобом до костей… Меня легко заморозить, ведь трусики я зачем-то не надела. Идиотка! Какая я идиотка! Шла сюда, чтобы в последний раз слиться в жарких объятьях, а потом эффектно исчезнуть в неизвестном направлении, но меня опередили, выставили вон первой. От разочарования даже реветь захотелось.
— Валера… — начала было я, а потом замолчала, не зная, как продолжить.
В самом деле, что я могу сказать? Спасибо, мне не нужна свобода? Я хочу, чтобы меня шантажировали, подавляли мою волю, жестко трахали и унижали?! Бред! Какой же бред!.. Вся моя жизнь — сплошной бред…
У Довженко абсолютно бесстрастное и отчужденное выражение лица. Он уже все решил, уже закрыл за мной дверь. Даже своей позой, скрещенными на груди руками, Валера словно отгораживался от меня. Очнись, спящая царевна! Дверь закрыта, тебе некуда идти, тебе нигде не рады… Кроме того, ты ведь всегда хотела бежать без оглядки да совсем в другую сторону. Почему же сейчас так безбожно ломает?!
— Деньги оставь себе. — Странно, мои помертвевшие губы еще способны говорить. — Или еще лучше отдай в какой-нибудь фонд больным детям! Мне они не нужны!
— Ира, не дури, бери деньги. Я бы посоветовал тебе развестись с мужем, тогда они могут пригодиться.
— Что?!
— И, если вдруг ты решишься на этот шаг, можешь рассчитывать на мою помощь. Дашь знак через Стаса.
— Не
— Нет никакого подвоха. Я передумал, заигрался уже, вот где стоит. — И он провел ладонью по шее, словно показывая, как его достала моя персона.
У меня тоже стоял ком в горле. Заигрался, наигрался… Больно, холодно… Наверное, все из-за этих дурацких трусиков, которые я позабыла надеть. Повернулась и пошла к выходу, Довженко не стал меня провожать. Каждый шаг давался с трудом. Тихонько прикрыла за собой дверь. Как же мало ступенек в этом неказистом подъезде. Стук каблуков по бетонному полу простреливал голову болью. Нажала на кнопку домофона, толкнула дверь, вышла на улицу. Ура, свобода! Ирина, не смей выть! По щекам почему-то покатились слезы. Стащить бы сапоги с ног, пройтись голыми ногами по холодному снегу. Может, это приведет в чувство и окончательно заморозит всё, что бушует сейчас в груди?..
***
Она ушла… ушла, оставив после себя шлейф из дорогих духов, да постепенно затухающий стук каблуков по бетонному полу. Я хотел поступить не как скотина, отпустить царевну-лебедь на свободу. Так чего же мне так хреново?! Почему все равно чувствую себя скотиной?! Надо было извиниться, покаяться. Но разве может банальное «прости» зачеркнуть все, что я с ней творил? Боже, в наш самый первый раз я вытолкал ее из квартиры в разодранной одежде со спермой на лице. Откуда во мне такое зверство?! И почему не извинился сейчас?! Как гадости творить, так всё работает, а как извиняться — язык отсох. Я изначально безбожно мухлевал, раздав себе карты, которые невозможно было перебить. Нет бы попытаться за Ириной поухаживать, очаровать… Но я пошел по самому легкому безобразному пути, сломил ее волю с помощью угроз и шантажа. Моя нехорошая права — я действительно скотина.
Как же душно в этой снятой специально для наших встреч квартире! Оттянул ворот свитера. Душит, млять, душит… От своего скотства душит. Без нее душит. Нужно впустить сюда свежего воздуха, может, тогда станет чуть легче дышать, может, тогда удастся вытеснить из своих ноздрей ее запах… запах недостижимо прекрасной женщины. Отговорки. Желание еще раз посмотреть на генеральскую дочку стало непереносимым. Распахнул на всю створку окно, глаза сразу выхватили в повседневной картинке городского двора ее грациозную фигуру в серебристой норковой шубке. Царевна-лебедь, да и только! Что же я делаю?! Ведь она сейчас уйдет, навсегда исчезнет из моей жизни! Подошла к машине, выскочивший Стас услужливо распахнул перед царицей автомобильную дверь. Ирина замерла на минуточку, провела тыльной стороной ладоней по щекам. Какой характерный жест — так обычно делают люди, пытаясь стереть набежавшие слезы. Почему она плачет? Кто посмел довести мою нехорошую до слез?!
— Ир-а-а!!! — вдруг заорал какой-то сумасшедший на весь двор, так что воробьи из висевшей на небольшом деревце кормушки разлетелись в разные стороны. Удивительно, я…
Генеральская дочка оглянулась. Смотрим друг на друга: секунду, вторую, третью. Сердце застучало в груди, голове, ушах, во всем теле, даже пятках, я стал одним огромным неровно бьющимся сердцем. Сорвался с места. Нужно ее остановить, нужно ее вернуть, сказать что-то важное… то, что давно жжет мою грудь, попросить прощения. Развернулся от окна, бегом к двери, перескакивая через две ступени, мигом преодолел лестничный пролет, рывком открыл дверь в подъезд и со всего наскока врезался в мягкую нежную серебристую норковую шубку.