Шантаж
Шрифт:
В те времена Поллуксу слова эти не пришлись по душе. Но позднее он был вынужден признать, что ее речевой поток действительно требовал возведения плотины.
Краткие наезды этой парижанки, занимавшейся — и вполне успешно — модой, производили дурное впечатление на его родной город. Тем более, что вопреки настоятельным советам Поллукса она решительно отказывалась ходить к мессе.
Зато Поллукс был истинное дитя родных мест, хотя тоже уехал отсюда. Однако его семья была там хорошо представлена. Сестры, которых раздражал стиль Жанны, распространили слух о его неудачном браке,
Плохая жена? Легко сказать! Она соединила свою жизнь с рассеянным молодым человеком, влюбленным в американское кино, обладателем кучи университетских дипломов, с помощью которых он думал оттянуть момент, когда придется принять дела отца. Спустя десять лет она оказалась женой незаметного депутата, который, похоже, стремился знать по имени всех жителей вплоть до последнего сельского кантона, вплоть до кличек даже их коров и собак. Это выглядело нарушением договора. Поллукс соглашался с нею. Ну и что? Это ведь ненадолго. Ясно, что на очередных всеобщих выборах его лихо прокатят и отберут у него депутатский мандат. Но его, напротив, переизбрали еще большим числом голосов. И Поллукс, которому Кастор так легко помог просунуть свой палец в этот капкан, окончательно смирился со своей судьбой. Отныне ей казалось, что она живет с наркоманом.
Когда она бросила Поллукса, все опять жалели его…
С годами положение Поллукса еще больше упрочилось. Но он знал, что прочное положение существует только у тех, кто его все время укрепляет. С тех пор, как он вошел в правительство, он прилагал для этого все усилия — о чем как раз свидетельствовали его еженедельные приезды, на которые местная пресса неизменно живо откликалась. Хотя он постоянно твердил Кастору, что намерен бросить политику, Поллукс, несомненно, был бы огорчен, если бы его провалили на выборах.
В этот пасхальный уик-энд он строго, от начала до конца, выполнил все свои обязанности, сменил рубашку и костюм, который в действительности существовал в нескольких экземплярах (никто не знал о его обширном гардеробе), и вовремя приземлился на Виллакубле, чтобы поспеть заехать за Клер, вернувшейся из США, и вместе с нею поужинать.
Он отметил слегка взвинченное состояние Клер — оно находило на нее после каждого посещения Нью-Йорка. Да, малышка Клер сильно изменилась. Он же был озадачен не столько тем, что выслушал в течение последних трех дней в адрес правительства, сколько поведением Кастора. Оно было для него загадкой. На прошлой неделе, когда Поллукс как раз был перегружен работой, Кастор дважды вызывал его по пустяковому делу, пускался в метафизические рассуждения о смысле жизни и тщеславии властей предержащих. Слушать это было крайне непривычно. Уходя, Поллукс не мог отделаться от мысли, что старый друг хотел ему что-то сказать, но в последний момент передумал.
— Ему самое время подумать о смысле жизни, — сказала Клер.
Поллукс возразил, заметив, что сейчас для этого самое неподходящее время. Хорошо еще, что история с красным бумажником не имела последствий. Тем не менее Кастор вспомнил о нем сам.
— Я не исключаю, что он захочет вас снова увидеть, — сказал Поллукс.
Васильковые глаза Клер потемнели.
— Мой дорогой Поллукс, передайте ему, что это не взаимно.
Остальную часть вечера она проболтала о США.
— Вам нравится эта страна? — спросил Поллукс.
— Не совсем. Скажем иначе: я люблю одного американца.
Поллукс выразил восторг по этому поводу и пожелал ей удачи в этой любви.
— Я вас с ним познакомлю через четыре года, — сказал Клер и тотчас пожалела о сказанном. Как могла она ослабить бдительность? А Поллукс тотчас задал вопрос: «Четыре года? Почему четыре?»
Она сказала, что устала, что еще не привыкла к разнице во времени и хочет домой. Провожать ее не нужно, она возьмет такси.
— Вы с ума сошли, — возразил Поллукс. — А если у вас снова вырвут сумочку с государственной тайной?
Они распрощались перед ее домом. Клер пообещала звонить, но про себя решила, что больше никогда его не увидит.
На следующий день из Германии вернулся Пьер. Он привез фотокопии документов, интересовавших Эрбера и подтвердивших результаты проводимого расследования. Эрбер щедро вознаградил Пьера и посоветовал купить туфли. Мрачноватый и пылкий парень чем-то волновал его. Кому бы еще сказал он, возвращая красный бумажник, о котором Пьер начисто забыл: «Тут лежит маленькое состояние. Или, если вам угодно, взрывчатка. Спрячьте в надежном месте. Если хотите, в моем сейфе. Но он — ваш».
Эрбер отвел его в ресторанчик в центре Парижа, хозяйка которого, когда было нужно, предоставляла отдельный маленький кабинет.
— Если бы у стен были уши, — начал Эрбер, предварительно со знанием дела составив меню, — то от нас остались бы одни потроха. Но я уже имел возможность убедиться, что их тут нет.
Узнав все, Пьер отреагировал именно так, как Эрбер от него ожидал.
— Этот тип мерзавец! Настоящий мерзавец. Надо опубликовать письмо.
— Охотно. Допустим, я его напечатаю… Но вы подумали о женщине, которой оно адресовано? О ее ребенке, если тот родился?
Пьеру не без сожаления пришлось с этим согласиться.
— Но вы, безусловно, можете поторговаться и получить сумму, которая позволит вам безбедно просуществовать некоторое время. Могу назвать трех заинтересованных лиц.
Пьер резко поднялся. Эрбер сделал такой жест, словно хотел защититься от удара. Но оказалось, Пьер ищет сигареты. Эрбер продолжал.
Во-первых, тот, кто пишет. Но это чревато… У него есть возможности. Затем министр внутренних дел… С ним можно поладить. Старая лиса, знающая свои обязанности. Наконец — но с него и следовало бы начать, — главный противник нашего возлюбленного президента. Вот он.
И он указал на фотографию с надписью, украшавшую в числе других стены кабинета.
— Этот господин мог бы щедро заплатить, если мы пойдем на этот шаг…
Он помолчал и спросил:
— Так мы идем на этот шаг?
— Ни в коем случае, — ответил Пьер. — Никогда.
Официант принес кофе, и они молча ожидали, когда тот уйдет.
— Вот видите, — сказал Эрбер, — вы действительно порядочный парень.
— Не смейтесь. Мне случалось воровать. Может, еще придется этим заниматься. Но шантаж — нет, ни прямо, ни косвенно.