Шантажистка
Шрифт:
— Разумно, — кивает Клемент и встает. — Значит, до завтра.
Я вручаю ему две двадцатифунтовые банкноты.
— И закройте мой счет, пожалуйста. А на сдачу возьмите себе еще пива.
Он утвердительно хмыкает и направляется к барной стойке. Я смотрю ему вслед, и в этот момент музыкальный автомат заводит «Ни о чем не жалею» американцев «Уокер Бразерс».
Поздновато, думаю я.
17
Семь утра пятницы, на небе палитра разнообразных оттенков темно-серого. Когда я выглядываю в окно, в стекло ударяют первые капли дождя. Судя по всему,
Остаток вчерашнего вечера я провел в обществе полбутылки виски, перебирая в голове встречу с Габби.
Долгий мучительный вечер долгого мучительного дня.
Большую часть времени я провел в отрицании. Меня не оставляла уверенность, что, как следует все обдумав, я отыщу брешь в замысле Габби. И почти нашел, когда мне пришло на ум, что свидетельство о рождении может быть поддельным. Я попросил об услуге одного знакомого из городского архива, и после двухчасового томительного ожидания он подтвердил мои страхи: отец у нас с Габби один.
Моя последняя надежда угасла, и после этого я прямо на диване в гостиной впал в полупьяную кому, из которой вышел только час назад. Пожеланием доброго утра послужило сообщение от Габби с напоминанием, что ее поверенный уже сегодня ожидает сведений от моего. Чтобы выиграть время, придется как минимум дать указание отправить письмо.
Теперь, когда гнев отступил, до меня доходит жестокая реальность ее требований. Ведь квартира и дом для меня не просто недвижимость. Это моя единственная связь с родителями, а в случае Хансворт-Холла еще и с предками. Помимо позора, я стану тем самым Хаксли, кто прервет череду поколений его владельцев. Строго говоря, Габби нам тоже не чужая, вот только я нисколько не сомневаюсь, что она выставит особняк на продажу, как только высохнут чернила на купчей. Тошно даже подумать, что на следующей неделе наш семейный особняк станет главным призом ее грязной игры.
Если, конечно же, сегодняшняя поездка не принесет результатов.
Наливаю себе еще кофе и в очередной раз задумываюсь о предстоящем путешествии — точнее, о своем спутнике. Я снова и снова спрашивал самого себя, зачем вообще беру его с собой. Скажи мне кто на прошлой неделе, что я поставлю все свое имущество на помощь едва знакомого человека — да еще такого странного, как Клемент, — я бы рассмеялся. Тем не менее именно так я и собираюсь поступить. Либо я исключительно наивен, либо совсем отчаялся. Хотя, скорее, и то и другое.
Пожалуй, лучше все же с ним, чем одному. Хуже уже некуда. Да и потом, как говорит старая пословица, одна голова хорошо, а две лучше. Даже если одна из них немного не того.
Час у меня уходит на завтрак и продолжительный душ, а затем я осматриваю свой гардероб. Выбор небогат, и я останавливаюсь на коричневых вельветовых брюках и свитере поверх рубашки в клетку. Одного лишь взгляда в зеркало достаточно, чтобы прийти в полнейшее уныние от этого старомодного облика. Не удивительно, что мне не удается обзавестись парой, коли одеваюсь я как бухгалтер на пенсии. Впрочем, какой смысл сейчас переживать из-за самой незначительной из моих проблем.
Надеясь, что столпотворение часа пик уже схлынуло, незадолго до девяти я направляюсь на станцию подземки. Поездка до «Ватерлоо» занимает
— Доброе утро, Билл.
Я оглядываю его с ног до головы и немедленно забываю о переживаниях за собственный внешний вид. По сути, при свете дня вижу я великана впервые и потому только сейчас и могу в полной мере оценить его ретро-облачение. На нем все та же джинсовая безрукавка, синий свитер под которой явно на пару размеров меньше необходимого. Из-под выцветших расклешенных джинсов торчит пара ботинок «челси», знававших лучшие времена. В общем, Клемент здорово смахивает на грузчика из обслуги какой-нибудь рок-группы семидесятых.
— Доброе утро, Клемент. Боялся, вы не придете.
Пожалуй, даже немного надеялся на это.
— Я же сказал — можешь на меня рассчитывать.
— Очень надеюсь.
Мы направляемся к табло с расписанием и выясняем, что благодаря прибытию на вокзал раньше времени успеваем на поезд в Портсмут-Харбор в девять тридцать. Буквально за минуту до отхода усаживаемся в почти пустой вагон в голове состава. Если все пойдет по расписанию, в начале двенадцатого прибудем к парому.
Наконец, поезд трогается и медленно катит в монохромную перспективу широкого неба и серых строений. В центре Лондона теряешь ощущение масштаба, поскольку тебя либо стискивает клаустрофобическое чрево подземки, либо подавляют высотки. И лишь когда покидаешь столицу на поезде, получаешь представление о громадности распростершегося города.
Панорама Лондона явно приходится Клементу по душе, судя по тому, с каким вниманием он смотрит в окно.
— Клемент, вы, наверное, в Лондоне живете?
— Ага, всю свою жизнь. Родился здесь и вырос.
— А в каком районе?
— Рос-то в Кентиш-Тауне, а работал повсюду.
Помимо «Вестминстерского пузыря», этого закрытого мирка британских парламентариев, да центра Лондона, мои географические познания об остальных районах столицы весьма скудны.
— Кентиш-Таун. Это на севере, верно?
— Ага.
— А теперь где живете?
— В Степни. Снимаю там комнату.
— Понятно. А чем занимались до работы в «Фицджеральде»?
Впервые с момента посадки великан отрывается от созерцания урбанистических пейзажей и смотрит на меня.
— Что это, Билл? Собеседование?
— Разумеется, нет, — нервно хихикаю я. — Просто поболтать.
— Да нет во мне ничего интересного. Вот ты — другое дело.
— Вовсе нет.
— Не-не, не поведусь. Так каково это, быть политиком?
— Сильно переоценено.
— Значит, не нравится?
— Не особенно. Это работа, только и всего.
Какое-то время Клемент снова рассматривает проплывающие мимо застройки, затем отзывается:
— Зачем же ты тогда этим занимаешься?
— Долгая история.
— Раз уж ближайшие полтора часа нам все равно отсиживать задницы в этом чертовом поезде, можешь и поделиться.
Утомлять Клемента историей своей жизни предпочтительнее пустой болтовни, так что на протяжении последующих десяти минут я пространно излагаю свою биографию. К моему немалому удивлению, он проявляет живой интерес и порой прерывает мой монолог вопросами, в частности, о моем отце.