Шантажистка
Шрифт:
Теперь можно и выпить. В Блэкфрайарс направляюсь пешком, поскольку не хочу рисковать, что новый приступ тошноты застигнет меня в переполненном вагоне метро. Все-таки есть предел унижению, которое способен снести человек.
Я бреду по Лондону в полубессознательном состоянии. Улицы перехожу с полнейшим небрежением к собственной безопасности, под аккомпанемент гудков автомобилей и ругань велосипедистов. Я вовсе не намереваюсь сводить счеты с жизнью, но не буду сожалеть, если она закончится. Впрочем, какие сожаления могут быть в морге. В некотором роде
К счастью или к сожалению, до Фернивал-стрит я добираюсь целым и невредимым. Крайне редко наведываюсь в «Фицджеральд» днем, но сегодня как раз такой день. Здесь тихо: несколько человек офисных тружеников за обедом да всегдашний пьяница Стивен.
— Привет, Уильям! — лучезарно улыбается Фрэнк. — И что привело тебя к нам средь бела дня?
— Бренди. Двойной.
— О, неудачный день?
— Хуже не бывает, Фрэнк.
Наверное, подобный навык оттачивается десятилетиями, поскольку владелец пивной прекрасно понимает, когда можно поболтать, а когда лучше заткнуться. Он ставит передо мной стакан и сразу открывает счет, не дожидаясь оплаты. Вперед, забвение зовет.
Бренди не производит желаемого эффекта, и спустя минуту после первого заказа на стойке возникает новая двойная порция. Я мгновенно приканчиваю и ее, и поскольку мой желудок пуст, на меня быстро нисходит легкое помутнение. В таком темпе я уже через час буду в стельку или, не приведи Господь, начну точить лясы со Стивеном. Заказываю еще стопку и несколько сбавляю обороты.
От дверей доносится раскатистый бас:
— Пинту, Фрэнк!
Оборачиваюсь и вижу неспешно направляющегося к стойке Клемента.
— Привет, Билл.
— Привет, Клемент.
Фрэнк наливает пиво, и я прошу записать его на мой счет. Я все еще должен Клементу выпивку за угощение во вторник. Пускай память у меня и дырявая, но долги я не забываю, особенно людям внушительного телосложения вроде него.
— Спасибо, Билл.
Бармен удаляется на кухню, и мы остаемся у стойки втроем: я, Стивен и Клемент. Настроения разговаривать с Клементом нет, но иначе придется терпеть пьяную болтовню Стивена до самого ухода.
Но тут Клемент сам заводит разговор:
— Как все прошло, с письмом и той женщиной?
— Плохо.
— Черт. Я думал, у тебя все под контролем.
— Я тоже так думал, но сильно недооценил ее коварство.
— Что ж, мое предложение по-прежнему в силе.
— Предложение?
— Ага. Я говорил, что помогу тебе, если нужно.
— А, ну да. Можете свести меня с надежным наемным убийцей?
— Возможно, но неужели все так плохо?
— Еще хуже, и, во избежание недоразумений, насчет убийцы я пошутил.
Со стыдом вынужден признать, что я действительно подумывал об убийстве Габби, хотя и быстро отказался от этой затеи. У меня самого ни за что не поднимется рука лишить кого-либо жизни, а если даже я и заплачу кому-нибудь за грязную работу,
— Может, пойдем присядем? — предлагает Клемент.
Удаляться от стойки мне совсем не хочется, но и задевать его чувства тоже.
— Да, конечно.
Мы устраиваемся за столиком в углу.
— Ну, выкладывай, что теперь она отколола?
Рассказать ему? Может, мне и не помешало бы поплакаться кому-нибудь о своих горестях, но ведь я его совершенно не знаю.
Заметив мои колебания, великан спрашивает:
— Фрэнк не говорил тебе, чем я раньше зарабатывал на жизнь?
— Вроде что-то упоминал про работу в охране.
— Ага, типа того. Я был решалой.
— Кем?
— У людей возникали проблемы, а я помогал их решать. В основном, что называется, вне правового поля. Ну еще я присматривал кое за кем.
— А теперь вы разнорабочий?
— Все меняется. И времена тоже.
Не говоря уж о весьма сомнительных перечисленных навыках, мне не хочется впутывать его в свою историю в первую очередь потому, что я не понимаю его мотивов.
— Простите, Клемент, что спрашиваю, но почему вы предлагаете мне помощь?
— Ты не поверишь, если я скажу.
— Я сейчас готов поверить во что угодно.
Он припадает к бокалу и несколько секунд смотрит в никуда.
— Я — заблудшая душа, — наконец тихо произносит он.
Несомненно, это он образно, а не буквально.
— Хм, понятно. И как же вам поможет участие в моей судьбе?
— Скажем так, я задолжал обществу. Это своего рода епитимья.
При всей расплывчатости ответов, Клемент, по крайней мере, кажется искренним. Тем не менее мне ли не знать, что искренние слова — это одно, а искренние поступки — совсем другое.
— Я даже не знаю, Клемент.
— Слушай, Билл, у тебя возникла проблема, а я всего лишь предлагаю тебе помочь ее уладить. Если ты считаешь, что в состоянии справиться с ней сам, то какого черта нажираешься здесь посреди рабочего дня?
— Я вовсе не говорил, что в состоянии с ней справиться.
Как раз наоборот.
— Так какого черта ты здесь делаешь? Ведь от этого твои неприятности не исчезнут, а?
Хлебнув бренди, я признаю:
— Нет, не исчезнут.
— Вот именно. Ничего не делая, ничего не залатаешь, верно ведь?
Едва не поперхнувшись, недоверчиво переспрашиваю:
— Что… Как вы сказали?
— Ничего не делая, ничего не залатаешь.
В такой формулировке эту фразу я только от отца и слышал.
— Где вы это слышали?
— Фиг знает, — пожимает широкими плечами Клемент. — Просто пришло в голову.
Если бы я верил во всякие знаки судьбы, именно так и воспринял бы случайное цитирование великаном отцовского выражения. Бред, конечно же, но услышанное лишний раз подтверждает всю нелепость моего поведения: рассиживаюсь себе в баре и ничего не делаю.