Шантажистка
Шрифт:
— Поближе к дому? Я-то думал, что он родился и вырос в Лондоне.
— Я тоже так считал, но ты же его знаешь. Наш Клемент — сущая загадка.
— Эх, жалко-то как…
— Но он кое-что оставил тебе.
— Правда?
— Ага. Вроде Джини отдал. Погоди секунду, схожу заберу.
Если вдуматься, «жалко» совершенно не отражает моих чувств по поводу отсутствия Клемента. Ведь именно в этом пабе я с ним и познакомился, и мне так хотелось бы замкнуть круг. Пожалуй, больше это говорит о моей жизни, нежели его, но теперь я понимаю, что великан
Вот только чувства эти явно не взаимные, и это очень ранит.
— Вот. — Фрэнк протягивает мне небольшой плоский пакет в оберточной бумаге.
Кладу его на стойку и с надеждой спрашиваю:
— Он просил передать что-нибудь на словах?
— Нет.
Отдираю полоску скотча на обертке и срываю бумагу. Моим глазам предстает нечто, смахивающее на оборотную сторону фоторамки. Я с любопытством переворачиваю вещицу. Это действительно черно-белый снимок, аккуратно вставленный в деревянную рамку.
На нем запечатлен ряд стоящих плечом к плечу шестерых мужчин в костюмах, и все как один поднимают бокалы. Через несколько секунд мне становится понятно, почему Клемент взял на себя труд поместить фотографию в рамку. Стоящий по центру мужчина поразительно напоминает моего отца, в возрасте сорока с небольшим. Но ошеломляет меня не только вид отца, но и место, где было сделано фото.
— Фрэнк, можно тебя на секундочку? — окликаю я через стойку.
Бармен неспешно подходит, и я демонстрирую ему снимок.
— Никогда не видел этой фотографии, — удивляется он.
— Но ее же явно сделали здесь?
Фрэнк внимательно рассматривает снимок.
— Ну да, вон, даже музыкальный автомат стоит.
Я указываю на мужчину в центре.
— Думаю, это мой отец.
— Вот как?
— Да, и чем больше смотрю, тем больше уверен. Пожалуй, здесь ему сорок с небольшим, так что снимок сделан где-то в начале семидесятых.
Бармен снова смотрит на фотографию.
— Похоже на правду. Твой старик ведь тоже был политиком?
— Целых сорок лет. Но я понятия не имел, что он наведывался в «Фицджеральд».
— Тогда это был закрытый клуб. Как мне рассказывали, пользовался особой популярностью среди политиков, предпочитавших шалить подальше от посторонних глаз. Кто бы мог подумать, что твой отец был его завсегдатаем!
— Просто невероятно. Целых десять лет ходил сюда и даже не догадывался…
Где Клемент раздобыл эту фотографию, выше моего разумения. И мне даже неловко, что он взял на себя такой труд. Увы, каким бы признаком внимания к моей персоне ни служил подарок, он лишь увеличивает мое сожаление, что я не могу поблагодарить его и достойно с ним попрощаться.
Я прошу Фрэнка припрятать снимок под прилавок, чтобы с ним ничего не случилось на гулянке.
Только на следующий день я замечаю самого фотографа — едва различимое отражение на оконном стекле
Шесть месяцев спустя
38
С пододеяльниками я не лажу. И необходимость заправлять имеющиеся у нас двадцать четыре кровати воплощает для меня версию ада, которую я, естественно, всяческими способами пытаюсь избегать.
— Пойду-ка посмотрю, вдруг они уже приехали.
— Нет, не пойдешь, — пресекает мою малодушную попытку Эмма. — До приезда еще пятнадцать минут, а нам осталось заправить всего четыре кровати!
Отвечаю хмурым взглядом, но делать нечего, мученически запихиваю очередную подушку в наволочку.
— И нечего дуться, — добавляет она. — Ты все равно заправил только три.
— Да знаю я, но это сущая пытка, — притворно бушую я.
По свершении четвертого подвига неспешно подхожу к окну. Вид со второго этажа — прямо ежедневно сменяющаяся открытка, и сегодня нас радует чистое голубое небо и лучезарное солнце.
— Безупречно, — тихонько произношу я.
Вокруг моей талии обвивается рука, и ко мне прижимается Эмма.
— Во всех отношениях, — мурлычет она и чмокает меня в щеку.
Я поворачиваюсь и привлекаю женщину к себе.
— Спасибо… За поцелуй… И за все.
— Это я должна тебя благодарить, — отвечает она. — Поверить не могу, что мы сделали это!
Откровенно говоря, недоверие вызывает весьма многое из произошедшего за эти шесть месяцев.
Мой изначальный план провести в Сандауне две недели потерпел решительный крах. Две недели превратились в три, потом в четыре, а после серии судьбоносных решений плавно переросли в бессрочность. Почему-то считается, будто дело не стоит совмещать с удовольствием, однако в моем случае они совпали.
Все началось с идеи, зародившейся темным декабрьским вечером, когда мы сидели перед камином в комнате отдыха и смотрели старый фильм «Оливер?». Почему-то мне вспомнилась девушка, которую я повстречал в многоэтажке в Хаунслоу, и мои мысли обратились к ее сыну, а потом и к сотням тысяч детей из подобных микрорайонов по всему Лондону. Если их родители вынуждены полагаться на продуктовые банки, какова вероятность, что дети смогут поехать куда-нибудь на каникулы? Определенно, нулевая, заключил я.
Размышления эти наложились на мрачный прогноз Эммы касательно будущего ее гостиницы. В условиях падения спроса и необходимости полного косметического ремонта неизбежно должен был настать момент, когда «Сандаун-Бей» просто не сможет позволить себе принимать посетителей.
И тут я, с весьма приличной суммой на банковском счете по милости клеветнической газеты. Впервые в жизни я поверил, что боги пытаются указать мне верное направление.
Я поделился идеей с Эммой, и она ухватилась за нее обеими руками.