Шапка Мономаха
Шрифт:
Воевода низко нагнул голову, долго не отвечал, будто заснул. Вдруг встрепенулся, осоловело посмотрел перед собой.
– Много лет я молчал. Даже камни иногда начинают говорить. А я человек. Не хочу уносить это с собой в могилу.
После такого вступления лица бояр жадно вытянулись.
– Было это почти что двадцать лет назад, в тот год, когда погиб в бою киевский князь Изяслав, отец Святополка. Тогда решили, будто в князя метнул копье кто-то из вражьей дружины, пробравшийся с тыла. Только двое знали, что это не так. Один –
– Кто он? – нетерпеливо спросил Туряк.
– Он умер, а я не буду бесчестить мертвого. Перед тем как умереть, он рассказал мне все. Как на духу, вместо попа.
Ратибор подцепил за медное кольцо светец, поднялся. Кренясь вбок, шагнул к двери.
– Остерегайтесь Мономаха, мужи бояре. Он не таков, каким кажется.
Трое бояр молча ждали с открытой дверью, когда стихнут внизу шаги.
– Этот и сам кого хочешь убьет не раздумывая, – поделился Лазарь, затворив клеть. – Хоть князя, хоть митрополита.
– Блазнится мне, про того дружинника воевода приврал.
– А про Мономаха?
– А про Мономаха, думаю, сказал правду. И если в самом деле он тайно велел убить великого князя… Не нам и не Давыду тягаться с Владимиром. Пускай это делает киевский Святополк.
– Сдюжит ли Святополк?
– Это уж его дело. А наше – убрать теребовльского.
– Нужно предупредить Давыда.
– После. Завтра пусть целует со всеми крест.
Сверчок, отложив свою пилу, заснул. Подхватив лампады, отправились на ложа и волынские мужи.
4
Плотно сбитый табун серых туч неудержимо скакал в небе над стольным градом. Князь Святополк, выйдя на гульбище охладиться, с запрокинутой головой взирал на небесных коней, которыми правили невидимые всадники. Зрелище показалось ему величавым и грозным, будто сам архистратиг Михаил вел свою дружину на рать с извечным врагом. Словно предзнаменование… и предупреждение от небесного покровителя князя, во святом крещении Михаила: нельзя доверять своему извечному врагу. Особенно когда его речи так ласкают слух.
– Позаботься же о своей голове, брат!
Волынский Давыд Игоревич зудел над ухом Святополка третий день, придя вместе с ним из Любеча в Киев. После любечских крестоцеловальных клятв киевскому князю не хотелось верить в злое умышление брата Володьши. Слишком утеснительны для самого Мономаха были эти клятвы, однако же за язык его никто не тянул. Но и камень в конце концов поддается капающей воде, а князь Святополк не был камнем. И уже не таким невозможным казалось то, что впервые прозвучало еще в насмешливом совете Гориславича поостеречься.
– О чем мне заботиться – Мономах уехал в Суздаль и не помышляет ни о чем, кроме закладки церквей, – еще пытался сомневаться Святополк.
Продрогнув на резком ветру, он ушел в сени. Давыд за ним.
– Они хитрят, чтобы никто не догадался до поры. Мономах строит церковь в Суздале, теребовльский Ростиславич молится в монастыре на Выдубичах. Кто скажет, что на уме у них лютое зло против тебя и меня?
– Не знаю, правда то или ложь, – задумчиво уронил киевский князь, взяв с блюда, которое держал холоп, наливное яблоко с красным боком. – Если правду говоришь, Давыд, то Бог тебе свидетель. Если же из зависти или еще от чего клевещешь – Бог тебе судья. Ешь яблоки, брат. Они улучшают цвет лица.
Давыд отринул протянутое блюдо вместе с холопом.
– Нет мне нужды клеветать! Кто убил брата твоего Ярополка?! Все знают – это сделали Ростиславичи и укрыли у себя убийцу, злодея Нерадца. А теперь известно стало – отца твоего князя Изяслава у Нежатиной Нивы по воле Мономаха погубил такой же подосланный убийца.
Святополк выплюнул на сенные половицы кус яблока, развернулся к Давыду.
– Откуда стало известно? – задышал ему в лицо. – Ничего такого мне неведомо! Кто?! Кто тебе это сказал?
– Мои бояре дознались через тайного человека.
– А где он был двадцать лет, твой тайный человек? – как всегда в гневе Святополк заплевывал себе бороду. – По амбарам прятался, в подклетях хоронился? Или в почете у Мономаха жил, мед-пиво на пирах пил, серебро-злато в скрынях сберегал?
– Этого не знаю, Святша, – заморгал Давыд.
Киевский князь, отбросив яблоко, широким шагом вбежал в светлицу, стал ходить, задевая лавки и поставцы вдоль стен. Давыд, войдя, скромно присел на высоком резном ларе.
– Что если этот тайный человек намеренно разжег твоих бояр, дабы они распалили тебя, а потом и меня на Мономаха? Крепко ли ты запомнил, на чем целовали крест в Любече? Кто нарушит клятву, против того будут все – сборной ратью пойдут на клятвопреступника! Не того ли от тебя и меня добиваются тайной хитростью?
– Василько так не умеет, – отверг Давыд. – Он из породы особо буйных, а хитрить не научен.
– Зато Володьша может уметь, – поостыв, задумчиво произнес Святополк и примостился на лавке. – Всех его умений никто еще не открыл.
Столь изощренные движения ума у киевского князя бывали редкостью. Но особый случай принудил его напрячь все силы души и разума, ибо подспудно он чувствовал в советованьях Давыда некую западню. Однако из ловушки так сытно пахло, что просто пройти мимо, закрыв глаза, было немыслимо. Самым большим сожаленьем Святополка было то, что княгиня Гертруда слегла в тяжкой хвори и не могла своим материнским чутьем направить его по верному пути. Позвать же бояр и сказать им: «Мономах убил моего отца, а теперь замышляет погубить меня» Святополк не решался. Откровения Давыда о гибели отца имели совсем не то действие, на какое рассчитывал волынский князь, а быть может, и «тайный человек». Киевский князь испугался.