Шапка Мономаха
Шрифт:
– К делу, Колыван, – заторопился князь…
Последними занялись пламенем Дмитровские ворота, которыми покинула город дружина. Перейдя по льду реку, Олег остановился последний раз посмотреть на Суздаль. Скакали, догоняя своих, отроки, пускавшие в городе красного петуха. Пожарище разрасталось, обводя заревом небо над городом. Из заборол высовывались языки, плескали на ветру как алые стяги.
– Зачем, брат? – уныло спросил Ярослав, ужасаясь зрелищу.
– А разве в латынах не жгут неприятельских градов? – желчно спросил Олег. – Король Генрих воюет небось не молитвой и не
– Генрих еретик, а ты христианин. Тебе бы жалеть человеческие души.
– Убирайся в Смоленск и там подпевай на богомолье брату Давыду, – озлился Гориславич. – Но тогда и Мурома себе не требуй.
– Я останусь с тобой, – упрямо молвил Ярослав.
Хвост дружины уже скрылся в ближнем лесу, через который шла дорога. У реки остался один волхв. Он досадовал, что князь не вспомнил о заречном монастыре, хотя тот стоял на виду и крестом упирался в небо. Его тоже следовало сжечь дотла – вымести прочь чернеческий дух, очистить место, где прежде поклонялись Велесу.
От дороги к монастырю вела натоптанная тропа. До тына ему оставалось полсотни шагов, когда из ворот высыпало несколько чернецов. Беловолод ничком упал на сугроб, чтобы не заметили его. Но монахи были заняты взволнованным гляденьем на пожар, и на взметнувшуюся со снега фигуру не обратили внимания. Волхв вприпрыжку добежал до ворот, осмотрел пустой двор и припустил к церкви. Обогнул деревянное строение, пал на колени в сугроб и стал выковыривать из пазов болотный мох. Накрошив горку, принялся с бормотаньем заклятий высекать огонь.
Искры вылетали из огнива, мох дымился, но огонь не появлялся. Распарясь от усилий, волхв умылся снегом и продолжил. Кремень перестал давать даже искру. Беловолод стал тереть камни о вотолу, потом снова зачиркал о кресало. Высеченная искра попала на вотолу, рыжий мех затлел огоньком. Кудесник не раздумывая засыпал его снегом. Болотный мох не загорался.
– Не получается? – раздалось сзади.
Беловолод, увлекшись, не обернулся.
– Всуе трудишься, человек. Господь сказал: без Меня не можете ничего творить. Помолись Богу Единому, может, Он подаст тебе огонь.
Волхв повернулся всем туловищем к говорившему. Перед ним стоял поп, начальствующий над другими попами, пискуп с нагрудным знаком власти. Но ни один пискуп не умел внушать такого ледяного ужаса, как этот.
– Не бойся, я не морок и не навий дух.
– Уйди, пискуп, – прохрипел Беловолод, отвернулся и, призывая богов, стал бешено сечь огниво.
– Нет тебе попущения жечь обитель. И заклятия твои не помогут.
Бросив камни, волхв подскочил и с криком побежал к воротам. Монашек, видевший его бегство, в удивлении заглянул за церковь. Кроме кучки мха и развороченного сугроба сперва ничего там не нашел. Но подойдя ближе, заметил странные следы на нетронутом снегу – две оплывшие продолговатые и неглубокие вмятины, будто от чего-то горячего. Монашек долго стоял над ними, не зная, чему приписать все это.
…Дорога зимним лесом под бледным утренним солнцем бежала добрая, легкая. Среди еловых лап мелькал серый хвост любопытной белки, подслушивавшей разговор путников. Ветер ерошил верхушки деревьев, шутя сыпал на ездоков порошей.
– Скажи, отец, – смущенно говорил храбр, – как перехитряешь смерть? Поди она не раз за тобой приходила.
– Ни к чему мне со смертью хитрить, – простосердечно ответил Янь Вышатич. – Давно прошу Бога прибрать мою душу, чтобы там снова соединиться с моей Марьей. Но, видно, еще не до самого дна я испил свою чашу. И жить вроде более не для чего и не для кого, а Господь дает жить. Внуков и правнуков мне не нянчить. А ведь человек отдает свою жизнь потомству. Мне отдавать некому, вот и зажился. Вместо внуков, считай, живу… Но можно и по-другому рассудить. Всю жизнь, с младых ногтей, для Руси жил, ей одной служил, хотя и разным князьям. Вот и отдарила она меня. А не то, чаю, еще на что-нибудь сгожусь ей… У тебя-то с потомством как?
– К весне кто-нибудь народится.
– Если девка, окрести Марьей, – попросил старый воин.
– А если сын, назову Янем, – решил Добрыня. – Крестным будешь ему, отец?
– Если доверишь.
Боярин был тронут – от чувств заволокло влагой очи. Чтобы скрыть это, Янь Вышатич крикнул назад:
– Эй, Горазд, взбодри своих отроков, чтоб не плелись как на похоронах. А то и в Суздале не застанем Олега Святославича! Уж больно прыток князь.
До Ростова отряд боярина так и не дошел. Повстречали в пути новгородского отрока, поспешавшего с вестью в Смоленск, и повернули коней в иную сторону.
– Не тревожься, боярин, – весело отозвался сотник Горазд, – дальше Руси не убежит.
– Я не об Олеге тревожусь. За книжником, который с ним, по всей Руси гоняюсь, никак не поспею.
– И об этом не беспокойся, Янь Вышатич. Нестора спасать мне не впервой! Из тьмутараканской передряги его выдернули и здесь потянем.
Добрыня вдруг придержал коня, стал ловить ноздрями воздух. В такие мгновенья он больше всего становился похож на потревоженного зверя, ищущего, с какой стороны приближается опасность. Старый боярин уже привык к его повадкам и доверял чутью храбра.
– Что, Добрыня?
– Гарью веет.
– Торопиться надо, – решил Янь Вышатич.
Пустили коней вскачь. До Суздаля оставалось верст тридцать, их одолели к полудню. Дорога вывела к посаду, чернеющему остовами домов, над которыми еще курился едкий дым и разносился вой погорелых женок. Меж руин бродили люди в надежде спасти хоть какой скарб. Поле за сгоревшей посадской стеной превратилось в обширный скотный двор. Спасенная хозяевами дворовая живность на все лады ржала, мычала, мекала, блеяла и лаяла.
– Тут и чутья не нужно, – заломив шапку набок, дивился Горазд, – не найдем мы здесь князь-Олега.
Мимо посада вышли к реке, делающей крутую петлю. В узком пространстве петли еще вчера красовался суздальский детинец, а нынче над обгорелым трупом города погребально каркали вороны.
– В самое яблочко твои слова, отец, – хмуро проговорил Добрыня. – Приплелись на похороны.
– Служил отцу Олегову, князю Святославу, – горько произнес боярин, – не чаял, не гадал, что сын будет жечь русские грады.