Шапка Мономаха

Иртенина Наталья Валерьевна

Он знал, что им не догнать его, если пойдут за ним по лесу. Но торопиться следовало, чтобы оповестить в Суздале князя. И чтобы не издох со стрелой в боку Серый.

Волк встретил его рычанием.

– Тебе больно, я знаю, – успокоил его Добрыня.

Поглаживая зверя, он взялся за древко стрелы и резко рванул. Из плоти сильно хлестнула кровь. Волк дернулся, клацнул зубами, но не издал ни звука.

– Хороший, Серый. – Добрыня зажал рану пальцами. – Теперь зализывай.

Зверь послушно лизнул бок и его руку.

– Спасибо тебе, Серый. Я догадался – ты подставил

себя, чтобы показать их мне.

Он убрал руку, и волк стал слизывать кровь. Добрыня поднял его и перенес к еловому жилищу. Возле покидал куски лосятины.

– Живи. Ешь. Залечивай рану, – говорил он, собирая скудные пожитки. – Не бойся, те люди сюда не придут. У них теперь другая забота. Я дал им знать, что князь Мстислав выставил сторожу.

Зимний день смеркался, когда в недостроенные ворота Суздаля въехало на лыжах снегобородое чудище – так помстилось кметю, стоявшему в страже. Отрок храбро бросился наперерез. И сильнее затрепетал душой, когда увидел нависшие на глаза и уши сосульки, услышал издаваемый ими хрустальный звон.

– Прочь из города, лесная нечисть, – пролепетал он, крестясь.

– Мне к князю, – оттолкнул его Медведь, заиндевевший от быстрого бега на морозе.

– Лешим к князю не положено, – растерянно крикнул вдогонку стражник.

– А я не леший, – хрипло рявкнул Добрыня. – Я дед Всевед.

Он покатил по улице, где даже в сумерках стучали топоры и визжали пилы плотников-строителей.

Князь Мстислав сидел в поновленном тереме за постным обедом. Вместе с ним пустую кашу и капустную похлебку ели двое новгородских мужей и старый боярин Янь Вышатич. В отлетевшую с грохотом дверь трапезной ввалился храбр, мокрый от тающей наледи. На обеих руках у него висело по сердитому гридину. Те подняли такой шум, что князь поморщился – не выносил бесчинства, мешающего предаться великопостным раздумьям.

– Что это ты, Добрыня, врываешься в честные хоромы, как поганый сыроядец за добычей? – осведомился молодой князь.

– Незваный гость хуже половца, – изрек новгородец Ратимир Гостятич, не перестав хлебать овощное варево.

Боярин Янь Вышатич молча утер бороду и настороженно одеревенел.

– Для тебя весть примчал, князь, – хриплым рыком ответствовал Медведь, – пошто мне для гридей языком работать?

– Ох, дремучий невеглас, – посмеивался другой новгородец, Кирьяк Домажирич. – Языком шевелить не хочет, лучше лбом стены пробьет.

– Что за весть? – строго спросил Мстислав, откладывая ложку.

– Дружина Олега села на коней и идет на тебя, князь, – вывалил Добрыня, стряхнув с себя гридей.

– Быть того не может! – порывисто вскочил Мстислав. – Олег обещался пойти на мир!

– Своими глазами видел его сторожу, – проворчал Медведь, – и слыхал, о чем говорили.

– Где ты видел их? – спокойно дохлебав, спросил Ратимир Гостятич.

– Олег с ратью у Клязьмы встал, а сторожу пустил по Нерли.

– Видел рать? – допытывался новгородец, отложив попечение о чреве.

– Не видал. По борзости кметей в стороже учуял, что большая рать. Тебя, князь, посрамить хотят. Знают, что ты дружину отпустил.

– Учуял? – с улыбкой переспросил Кирьяк Домажирич.

– Князь, – хмуро молвил Янь Вышатич, – чутье у этого храбра звериное. Можешь верить ему.

– А сам что делал у Клязьмы? – продолжал спрос Ратимир Гостятич.

– Гулял, – по-волчьи глянул на него Добрыня.

– Небось зверя промышлял на княжьем ловище? Много ль набил?

– Оставь его, боярин, – попросил князь.

Мстислав раздумывал, теребя молодую рыжеватую бороду и по-отрочески кусая губы.

– Ах, дядя… – сокрушенно сказал он наконец. – Не сумел сдержать свое слово. И как не вовремя поднялся на рать! Ведь нынче пост идет.

– Не о посте теперь надо думать, князь, – возразил Ратимир Гостятич, – а о том, чтоб собирать дружину.

– В два дня воинов не собрать, а Олег на Клязьме – его войску как раз два дня сюда идти.

– Соберем и в два, и в один день, – заверил новгородец.

– Как? – волновался Мстислав. – Добрыня Рагуилович, верно, уже за Торжок ушел.

– Ты, князь, погорячился, отправив людей по домам, – по привычке посмеиваясь, сказал Кирьяк Домажирич. – А мы рассудили иначе. Воевода с дружиной по селам у Клещина озера разместился. И ростовцам было сказано, чтоб далеко не отходили. Прости, князь, что за твоей спиной решали.

– Не за что мне вас прощать, мужи бояре, – прояснел Мстислав. – Олег хотел подойти незамеченным. Верно, думал, что я побегу, испугавшись. Но Бог знает, как избавлять своих верных от обмана! – Он повернулся к Добрыне: – Что хочешь за свою службу?

Медведь переступил с ноги на ногу, искоса глянул на Яня Вышатича. Хотел о чем-то попросить, но передумал и сказал иное.

– А отдай мне, князь, то ловище между Клязьмой и Нерлью.

– Губа не дура! – усмехнулся Кирьяк Домажирич.

– Попрошу отца отдать тебе ту землю во владение, – обещал Мстислав.

Медведь согнул вперед шею – поклонился. Опять посмотрел на старого боярина, но, не поймав ответного взгляда, пошел восвояси. Кабы не князь, а старик спросил его о награде!.. Ведь и службу эту он служил не для новгородцев, а ради того, чтобы Янь Вышатич вернул ему свою дружбу, хитро украденную неведомо какой нечистью…

27

Три дня друг против друга стояли две рати. Мстиславовы полки загораживали собой недостроенный город. Все суздальские плотники, побросав инструмент, тоже натянули на головы шеломы и пошли в ополчение пешцами. Муромское войско разместилось станом за лесом, в трех верстах от противника.

Ни те, ни другие не двигались с места. Кони доедали запасенное сено, суздальские пешцы стучали себе по шеломам, гулким звоном выражая отношение к буйному князю Олегу. Муромцы и рязанцы щелкали зубами впустую – укусить не могли, пока их князь терял в спорах с боярами остатки ратного духа. Иные от нетерпения ездили через лес посмотреть на недругов, изрыгнуть в их сторону срамословие, а то и остудить горячую кровь через дырку в теле, внезапно проделанную вражьей стрелой.