Шардик
Шрифт:
Поддавшись неожиданному порыву, Кельдерек подошел к нему:
— Ты можешь сказать, зачем взял меня в плен и сколько рассчитываешь за меня выручить? Я могу хорошо заплатить за свое освобождение — гораздо больше, чем ты получишь за меня на невольничьем рынке.
Геншед ничего не ответил, даже взгляда не поднял. Кельдерек склонился над рыжеватой головой работорговца и произнес более настойчиво:
— Я правду говорю: я дам тебе больше денег, чем ты выручишь за меня в любом другом случае. Я не тот, кем кажусь. Скажи, сколько ты хочешь за мое освобождение?
Геншед затянул горловину мешка и медленно встал, вытирая о штаны потные ладони. Несколько детей поблизости уставились на него, ожидая щелчка пальцами. Работорговец по-прежнему не смотрел на Кельдерека, и у того было странное впечатление, что он
— Поверь мне, — не унимался Кельдерек. — На Ортельге, мимо которой ты, по всему вероятию, будешь проходить…
Внезапно рука Геншеда — молниеносно, как рыба, хватающая добычу, — взлетела вверх и вцепилась большим и указательным пальцем в его продырявленную мочку. Когда острый ноготь впился в рану, Кельдерек громко вскрикнул от боли и попытался поймать работорговца за запястье, но не успел: тот ударил его коленом в пах и одновременно отпустил ухо, давая Кельдереку скрючиться и повалиться наземь. Потом Геншед спокойно нагнулся, поднял мешок и закинул за плечи.
Двое или трое детей неуверенно захихикали. Один швырнул в Кельдерека палкой. Геншед, все с тем же рассеянным видом, защелкал пальцами, и мальчики начали с трудом подниматься с земли, поддерживая друг друга. Горлан, заорав во всю глотку обычное «а-ну-встали-все-живо», зашагал к голове колонны и кивком велел первому мальчику взяться за свой пояс.
Открыв глаза, Кельдерек встретил жалостливый взгляд Шеры.
— Он тебе больно сделал, да? — спросила малышка на каком-то диалекте йельдашейского.
Кельдерек кивнул и тяжело поднялся на ноги.
— Он всем больно делает, — сказала Шера. — Он скоро уйдет — так Раду говорит.
Голод и боль клубились в нем, как взбаламученная грязь в затоне.
— Так Раду говорит, — повторила девочка. — Смотри, вот красный камешек, а еще у меня есть синий, ну не совсем, а как будто бы синий. Тебе кушать хочется? Ты умеешь искать гусениц? Раду умеет.
Подошел Горлан, взял Кельдерека за руку и положил ее на плечо Раду.
Через час они снова вышли на берег Тельтеарны и остановились на ночлег. Какое расстояние они прошли за день, Кельдерек представлял смутно. Три лиги от силы, предположил он. Геншед рассчитывает завтра добраться до прохода Линшо. Будет ли там еда и отдохнут ли они? Безусловно, Геншед понимает, что отдых необходим. Туман голода застилал мысли, как пелена дождя застилает равнину перед глазами. Будет ли в Линшо еда? Ждет ли их хоть короткая передышка, когда не надо будет брести и брести вперед, тяжело волоча ноги и поминутно наклоняясь, чтоб освободить цепь? Если в Линшо Геншед не поранит его еще как-нибудь, боль в пальце немного утихнет и он станет чувствовать себя лучше. Хорошо, если все так и будет… но обольщаться надеждами не следует… нужно обдумать… хорошенько обдумать, как лучше поступить…
— О чем задумались? — спросил Раду.
Кельдерек натужно рассмеялся и постучал себя по лбу:
— На моей родине говорят: «Стучать по дереву — только насекомых полошить».
— А откуда вы родом?
Кельдерек немного поколебался.
— С Ортельги. Но теперь это не имеет значения.
После небольшой паузы Раду начал:
— Если вы когда-нибудь туда вернетесь…
— С головою под землей, — перебил Кельдерек.
— Вы понимаете, что значит эта присказка?
Шера, отбежавшая далеко вперед, со всех ног бросилась обратно к ним, схватила Раду за руку и, возбужденно тыча пальчиком, затараторила с такой скоростью, что Кельдерек не разобрал ни слова. Поодаль впереди, между лесом и берегом, висела плотная завеса переплетенных лиан, усеянная яркими трубчатыми цветами. Посмотрев, куда показывает девочка, они увидели, что вся масса растений дрожит, мелко сотрясается, словно одушевленная собственной жизненной энергией, загадочной и необъяснимой. Ни птиц, ни животных видно не было, однако по всей поверхности растительного полога — широкого, как стена хижины, — листья и цветы вздрагивали и трепетали, длинные вьющиеся усики легко и упруго колебались. Испуганная, но зачарованная Шера осторожно выглядывала из-за спины Раду. Еще двое-трое ребятишек, собравшихся около них, с любопытством таращили глаза. Сам Раду явно опасался, не появится ли сейчас из-за завесы какой-нибудь диковинный зверь.
Кельдерек взял девочку на руки.
— Ничего страшного, — успокоил он. — Я тебе покажу, если хочешь. Там богомол охотится — не один, скорее всего.
Раду последовал за Кельдереком по краю берега. Трубчатые цветы источали густой аромат, в сумеречном воздухе между лианами порхали огромные бабочки с синими крыльями размером с мужскую ладонь. Высоко над землей, под широко раскрытым цветком, одна из них отчаянно трепыхалась в цепкой хватке богомола. Среди листвы можно было разглядеть длинное тело насекомого и мощные передние ноги, крепко сжимающие бабочку, очевидно пойманную, когда она опустилась на цветок. Богомол, с видом до жути осмысленным, крутил головой туда-сюда, следя за яростными рывками своей жертвы — столь сильными, что и сам он, и стебель, в который вцеплялись его задние лапки, легко сотрясались в том же ритме, в каком бились синие крылья. Чуть только бабочка ослабевала, богомол подтягивал ее ближе к своим челюстям, и борьба возобновлялась. Пока Кельдерек с Шерой смотрели, вторая бабочка попалась в лапы хищнику, сторожившему под цветком чуть в стороне, но через пару секунд вырвалась, сдернув богомола со стебля. Первая бабочка между тем окончательно обессилела, прекрасные крылья перестали биться, и богомол мигом подтащил к себе добычу и принялся пожирать. Оторванные крылья — сначала одно, потом другое — кружась опустились на землю.
— Эй, быстро сюда, мать вашу! — проорал Горлан, широким шагом направляясь к ним. — Какого черта вы там делаете, а?
— Не беспокойся, — сказал Раду, когда они вернулись к остальным детям, уже столпившимся вокруг Горлана в ожидании своих пригоршен еды. — Далеко мы не ушли бы при всем желании.
Скоро стемнело, и перед сном мальчиков снова соединили по трое-четверо цепью, пропущенной сквозь дырки в ушах. Кельдерек, опять разлученный с Раду, оказался в своей группе крайним: с одной стороны от него лежал Горлан, а с другой — ребенок, на которого днем набросился Живорез. В темноте несчастный опять принялся всхлипывать с подвыванием, но Горлан не обращал на него внимания, решив, видимо, что попытка утихомирить страдальца не доставит ему должного удовольствия. Немного погодя Кельдерек протянул к мальчику руку, но тот отпрянул и через несколько мгновений начал всхлипывать громче. Горлан по-прежнему молчал, и Кельдерек, опасавшийся гнева надсмотрщика и слишком усталый, слишком подавленный, чтобы продолжать свои неловкие попытки утешить ребенка, сомкнул веки, давая чувству жалости и разрозненным обрывкам мыслей раствориться в сонном забытьи и не обращая внимания на москитов, облепивших руки и ноги.
Старуха из Гельта, в испещренных пятнами лунного света лохмотьях, медленно и бесшумно ковыляла к ним по каменистому берегу. При виде ее Кельдерек сначала впал в недоумение, а когда узнал — сообразил, что она порождение сна. Старуха осторожно вытащила цепь у него из уха, и он даже ощущал боль, когда железные звенья одно за другим проходили сквозь воспаленную распухшую мочку. Потом она осталась стоять на коленях над ним, опустив голову и шамкая запавшим ртом.
— Никто не видит… они думают, никто не видит, — прошептала старуха. — Но бог видит все.
— В чем дело, мать? — спросил Кельдерек. — Что случилось?
Как и много лет назад, она держала на руках мертвого ребенка, только на сей раз завернутого, закутанного с головы до ног. Кельдерек видел лишь очертания тела под плащом.
— Я ищу чиновника из Беклы, — ответила старуха. — Я скажу ему… только давно это было…
— Ты можешь сказать мне, — промолвил Кельдерек. — Я чиновник из Беклы, и все ваши несчастья — моих рук дело.
— Ах, благослови вас боже, господин, благослови вас боже! — воскликнула старуха. — В таком разе вот, господин, взгляните… вам будет интересно.
Она положила на землю сверток с телом, обвязанный там, где голова, вытащенной у него из уха цепью. Старуха размотала цепь и раздвинула ткань, показывая лицо.
Сомкнутые глаза, бледные восковые щеки. На камнях перед ним лежал не ребенок, а Мелатиса! Губы девушки были приоткрыты, но листик, поднесенный к ним старухой, не шелохнулся. Обливаясь слезами, Кельдерек поднял взгляд и увидел под рваным капюшоном лицо Ранзеи.
— Она не мертвая, Ранзея! — вскричал он. — Разбуди ее, разбуди сейчас же!