Шардик
Шрифт:
— Ох черт!
По-прежнему не произнося ни слова, Геншед кивком приказал Живорезу последовать за Горланом. Сам он краем глаза продолжал наблюдать за Раду и Кельдереком. Немного погодя двое мальчиков вышли из зарослей, поддерживая под руки тучного мужчину с жирными губами и маленькими глазками — он кривился от боли и пошатывался, волоча заплечный мешок за собой по земле. Левая штанина некогда белых шаровар насквозь пропиталась кровью, и протянутая Геншеду рука была красной и липкой.
— Генш! — прохрипел толстяк. — Ты меня знаешь, Генш, правда? Ты ведь не бросишь меня здесь, выведешь отсюда? Только не ходи туда, Генш, они сделают с тобой то же самое, что со мной сделали. Но и оставаться здесь нельзя — они придут, Генш, придут!
Внезапно Кельдерек узнал мужчину. Этот истекающий кровью трус был не кто иной, как богатый дильгайский работорговец по имени Лаллок:
Кельдерек вспомнил, как однажды Лаллок, явившись во Дворец Баронов с просьбой о продлении своего разрешения на торговлю, пустился осуждать гнусные деяния незаконных работорговцев. «Ваше светлейшее величество не нуждается в заверениях, что я и мои товарищи по ремеслу, работающие в лучших интересах общества, ни при каких обстоятельствах не имеем дела с такими негодяями. Прибыль для нас не главное. Мы полагаем себя слугами вашего величества, нанятыми для того, чтобы покупать и продавать по всей империи товар в установленном вами количестве и в полном согласии с вашими требованиями. А теперь позвольте мне предложить…» И его перстни звякнули, когда он сложил руки и поклонился на дильгайский манер. Тогда, помнится, Кельдерек спросил себя, где же на самом деле Лаллок раздобыл хорошеньких детей, что стояли на его помосте на невольничьем рынке с напряженными лицами и сухими глазами, наученные сдерживать слезы ради своего же блага? Он так и не спросил, поскольку дильгайский торговец платил огромные налоги со своего товарооборота, и всегда в срок; на эти деньги можно было нанять и снарядить целый отряд копейщиков.
Взгляд Лаллока, блуждавший по сторонам, остановился на Кельдереке, но мелькнувшее в глазах удивление было вызвано единственно видом взрослого мужчины среди малолетних рабов. Толстяк не узнал бывшего короля-жреца Беклы, оно и немудрено.
Геншед по-прежнему молчал, задумчиво глядя на истекающего кровью Лаллока и явно прикидывая, какую выгоду можно извлечь из этой неожиданной встречи. Наконец он промолвил;
— Небольшие неприятности, да, Лаллок?
Тот развел руками, пожал плечами и покачал головой, подняв брови.
— Я был в Кебине, Генш, когда с севера пришли икетцы. Думал, у меня еще полно времени, чтоб воротиться в Беклу, но собрался в дорогу слишком поздно — ты слыхал когда-нибудь, чтоб войско перемешалось с такой скоростью, а, Генш, слыхал? Я от них ноги унес, слава богу, но путь-то в Беклу отрезан… — Он рубанул ладонью в воздухе. — А губернатора в Кебине нет… нового губернатора, некоего Молло, вроде бы убили в Бекле… болтали, сам король и убил, собственными руками… и никто не берет денег, чтоб меня защитить. Делать нечего, переправляюсь через Врако. Думаю: «Отсижусь здесь, пока все не уляжется, со своими хорошенькими мальчишечками, которых напокупал». И вот мы торчим в какой-то мерзопакостной деревушке. Мне приходится платить и платить, просто за то, чтоб меня не прикончили. Потом вдруг узнаю, что икетские солдаты перешли через Врако и рыщут повсюду, работорговцев ищут. Ну, я живо снимаюсь с места и направляюсь на север… ох, какое ужасное путешествие… рассчитываю добраться до Линшо и заплатить за проход. Но иду не лесом, а по проселку и — бац! — натыкаюсь прямо на солдат. Кто же мог знать, что они вперед меня там окажутся? Гнусные воры — отобрали у меня мальчиков, весь товар, стоивший немалых денег. Я все бросаю — и в лес со всех ног. И тут мне в бедро вонзается стрела — боже, какая боль! Солдаты гонятся за мной, но недолго. Нет-нет, они не видят надобности бегать за мной по лесу, в уме этим ублюдкам не откажешь. — Лаллок сплюнул. — Они прекрасно знают, что здесь ни пищи не найти, ни пристанища, ни дороги какой-нибудь. О господи, Генш, что нам теперь делать, а? Коли выйдешь сейчас из-за деревьев, они тебя мигом схватят… они поджидают нас… слыхал, они убили Нигона и Миндуллу убили.
— Нигон убит?
— Да, да! Ты ведь поможешь мне выбраться отсюда, Генш? Переправимся через Тельтеарну, а в Дильгае не пропадем, правда? Помнишь, сколько мальчиков и девочек я у тебя покупал, Генш, всегда у тебя покупал? И никогда никому не говорил, где…
Внезапно Горлан тихо свистнул и дернул Геншеда за рукав:
— Гляньте-ка, что ублюдки задумали! — Он ткнул большим пальцем в сторону луга.
В полумиле от них, у сторожевого пункта на залитом солнцем склоне, собрались двадцать или тридцать солдат и теперь направлялись к лесу, волоча длинные копья за собой по траве. Недалеко от опушки они по команде офицера растянулись цепью.
Ни одному ребенку, ни Кельдереку, ни Раду даже сейчас не пришло в голову закричать или попытаться добежать до солдат. Ведь буквально пару минут назад Геншед убедительно доказал всем, что это дело бесполезное.
Жестокая воля работорговца — та самая злая сила, о которой говорил Раду, — сковывала, как лютый мороз, бесспорная и неодолимая, видимая только по своему воздействию на них, проникала в недра души, безмолвно подавляя и подчиняя. Она пребывала в них самих: в истощенных телах, в угнетенных сердцах, в оцепенелых умах. Сам бог не сумел бы растопить этот холод или хоть сколько-нибудь поколебать волю Геншеда. Кельдерек подождал, когда Живорез отвернется от него, жалкого и беспомощного в своей телесной слабости, потом с трудом поднял на спину Шеру, взял за руку безучастного Раду и потащился следом за работорговцем обратно вглубь леса.
Они шли по гребню низкой пологой гряды, на которую поднялись немногим ранее. Лаллок ковылял рядом с Геншедом, безостановочно умоляя не бросать его. На бессвязное задышливое лопотание толстяка Геншед не отвечал ни единым словом, но, хотя могло показаться, будто он не обращает внимания ни на детей, ни на жирного поставщика хорошеньких маленьких мальчиков, Кельдерека не покидало отчетливое ощущение, что внутренне он весь напряжен и готов к стремительным действиям — точно крупная рыбина, которая затаилась под выступом скалы, подстерегая момент, чтобы молниеносно проскользнуть между ногами рыбаков, тянущих бредень, и одновременно надеясь, что, если сохранять полную неподвижность, они ее вообще не заметят.
52. Разрушенная деревня
Теперь в толпе детей начался окончательный распад, от которого прежде удерживал лишь страх перед Геншедом. Несмотря на туман неведения и владеющий сердцами ужас, все ясно понимали одно: план Геншеда рухнул. И он, и надсмотрщики испуганы и не знают, что делать дальше. Живорез шел сам по себе, сгорбившись сильнее обычного, уставившись в землю и что-то невнятно бормоча. Горлан постоянно грыз руку и время от времени ронял голову, с отвисшей челюстью и закрытыми глазами, точно вконец изнуренный вол, влекущий тяжелую подводу. От всех троих исходило отчаяние — так из черных пещер вылетают стаи летучих мышей, — и оно сгущалось по мере угасания дня. Самые слабые начали отставать; несколько из них, упавшие или сами легшие наземь, остались лежать на месте, ибо Геншед и его помощники, теперь находившиеся в таком же оцепенении, как их жертвы, не видели смысла и не имели желания поднимать их на ноги пинками и побоями.
Представлялось очевидным, что Геншеду совершенно плевать, выживут дети или умрут. Работорговец не обращал на них ни малейшего внимания, но шагал и шагал вперед, всецело поглощенный стремлением оторваться подальше от солдат; и когда кто-нибудь из упавших мальчиков с трудом вставал и умудрялся его догнать, он даже мельком на него не взглядывал. Только за Кельдереком и Раду он неустанно следил, с ножом наготове, принуждая обоих идти перед ним не останавливаясь.
Подобно тому как зверь, потерпевший поражение в драке с соперником, весь сжимается и будто становится меньше, так же и Раду разом превратился из подростка в малого ребенка, когда они двинулись обратно вглубь леса. Аристократическая гордость, с которой он, словно почетную эмблему дома Саркидов, носил свои лохмотья и язвы, сменилась горестным изнеможением человека, выжившего после страшной катастрофы. Он неуверенно петлял, точно не в состоянии выбрать путь, а один раз, закрыв лицо ладонями, зашелся рыданиями и утих, только когда дыхание иссякло. Подняв голову, он посмотрел на Кельдерека с паническим отчаянием зверя, попавшего в западню, и прошептал: