Шарль Перро
Шрифт:
И не ведал он в эти счастливые минуты, что через несколько десятков лет он обрушится в статьях, стихах и книгах против тех, кто считает древних авторов непревзойденными, и докажет, что современные ему авторы по таланту не уступают древним.
Но пока что он восхищается ими. Только восхищение это кончается, как только его поднимает Жан Гриншер и просит повторить один из отрывков. В лучшем случае Шарль что-то промямлит, а чаще промолчит или заплачет.
Так, в постоянных упреках учителя, насмешках учеников, окриках родных и постоянных вечерних зубрежках Шарль закончил первый, а затем и второй классы. Летом он уезжал в Вири, где на время заканчивались его муки. Он снова мог бегать по аллеям парка, гонять по лугу с мальчишками, ловить птиц и бабочек, играть в мяч и в карты, ходить в ночное, сидеть у костра и, конечно, слушать сказки.
Мальчик растет и не знает, что трагедия истории уже выстраивает действующих лиц сценария, в котором предстоит принять участие и ему, Шарлю Перро.
Какое ему дело до того, что Пьер Корнель создает свою знаменитую трагедию «Сид»? Но придет время, и Шарль Перро обрушится на ее создателя за приверженность к классицизму, и их борьба будет знамением эпохи. Не знает мальчик, что Рене Декарт выпускает книгу «Рассуждение о методе». Перро подхватит смелый лозунг Декарта о завоевании природы человеком и вслед за ним начнет борьбу с традициями средневековой схоластики и теологии. Когда Шарль только переходил во второй класс коллежа, группа академиков («бессмертных») начала работу над составлением «Всеобщего словаря французского языка». Эта работа будет завершена через 56 лет под руководством Шарля Перро!
Мальчик не ведает, что в ответ на новую систему налогообложения крестьяне поднимаются на очередное восстание — одно из многих, которыми полна история его родины.
Несчастная Франция! Она давно измучена крестьянскими мятежами, религиозными войнами, а Тридцатилетняя война и вовсе поставила страну на грань катастрофы. Повзрослев, Шарль узнает, что Франция была не готова к этой войне. А пока что он прислушивается к разговорам взрослых и узнает, что французских солдат бьют на всех границах: немцы вторглись в Бургундию, испанцы — в Пикардию и Гиень. Он услышал разговор отца с Жаном и понял, что у короля нет денег на войну, а в деревне уже нет мужиков, которые могут стать солдатами.
— У мула уже нет сил! — подвел итог отец.
Шарль спросил потом Жана: при чем тут мул, если воюют люди? Жан взъерошил ему волосы и ответил, что «мулом» кардинал Ришелье называет народ.
Потом он не раз слышал это слово. Им пугали дворянских детей. Шарль уловил из разговоров взрослых, что «мулы» взбесились и из города лучше не показывать нос.
Он все время думал о Вири, но братья не упоминали никогда об этом селе, но упоминали совсем иные названия: Гасконь, Гиень, Перигор, Креси, Лангедок и многие другие. Речь шла о провинциях Франции, окруженных реками Гароной и Луарой, — это почти треть Франции, — где развернулось тогда мощное восстание «кроканов» — самое крупное из всех крестьянских восстаний, когда-либо имевших место во Франции. Братья осуждали крестьян, взявшихся за оружие, но обвиняли и солдат, которые безжалостно обирали крестьян вслед за хозяином. Как ни странно, но восьмилетний мальчик понял этот разговор взрослых. Семья Перро имела достаток, поэтому на их столе нередко лежал хлеб по-королевски: это когда в тесто добавляли молоко! За обедом, а нередко и за ужином у них было мясо разных видов, соусы, приправы, не говоря уже о разнообразии супов. Мальчиков (Николя и Шарля) часто баловали на последнюю перемену различным вареньем, глазурью, мускатными орехами, верденским драже, сахаром, пропитанным мускусом и амброй, шоколадом сухим и жидким.
Но Шарль знал, что такое бедность. Однажды в Вири его маленький деревенский друг пригласил его в свой дом попить воды. Перед огромным очагом сидела хозяйка, над кучей пылающего хвороста висел чугунный котел, в котором варилась похлебка с чесноком и репой. Однообразным движением сморщенных пальцев старуха вытягивала из кудели и сучила нить, то поднимая, то опуская быстро вращающееся веретено. Где-то пел сверчок, скреблась мышь, трещали сучья в очаге.
Маленький хозяин деревянным черпаком набрал воды и напоил Шарля, но старуха не отпустила их. Она вынула из котла дымящуюся репу, проколола острой деревянной палочкой, очистила ножом и дала Шарлю. Тот увидел, каким жадным взглядом его маленький друг смотрел на репу, и на улице отдал ему половину.
— И это ваш обед? — спросил тогда Шарль.
Малыш утвердительно кивнул, проглатывая очередной кусок.
И оба тут же забыли про свой разговор и снова пустились в луг играть и бегать…
Теперь Шарль вспомнил и другие крестьянские дома, куда он нередко забегал с товарищами своих игр, и понял вдруг то, на что ни разу не обратил внимания: ни в одном из этих домов не было хлеба!
И он испугался: а что, если и в Вири крестьяне схватят вилы и колья и никогда больше не пустят его играть в цветущих лугах? И поклялся, что будет кормить своих друзей и хлебом, и сладостями.
1638–1639 годы
В самом начале третьего года обучения Шарля в коллеже случилось событие, в корне изменившее всю его жизнь. На пятый день занятия были прерваны: у короля родился долгожданный наследник — сын Луи Дьедонне, дофин Франции, будущий король Людовик XIV. В жизни Шарля Перро он сыграет очень большую роль.
Последние недели перед родами королева жила в замке Сен-Жермен, в павильоне Генриха IV. Окна ее комнаты выходили на реку Сену. К несчастью, мост Нельи был сорван, и потому сообщение между Сен-Жерменом и Парижем было затруднено. Через реку устроили паром, но он перевозил очень медленно и далеко не всех желающих, а вестей из Сен-Жермена ждали с нетерпением. Поэтому на левом берегу реки поставили часовых, которые, сменяясь каждые два часа, неотрывно смотрели на окна королевской спальни и постоянно передавали известия на противоположный берег.
Им приказано было показывать знаками, что именно происходит в замке и разрешилась ли королева: если она родит дочь, они должны были встать по стойке смирно, сложив крест-накрест руки; если же на свет появится дофин, — подняв шляпы, кричать от радости.
В воскресенье 5 сентября, около пяти часов утра, госпожа Филандр уведомила короля, который не спал всю ночь, что его присутствие необходимо. Людовик тотчас явился к королеве вместе с братом Гастоном, принцессой Конде, графиней Суассон и герцогиней Вандомской. Кроме того, в комнате роженицы находились госпожа Лансак, нянька будущего новорожденного, статс-дамы, госпожи де Сенесей и де Флотт, придворные дамы, две камер-юнгферы, имена которых не сохранились, будущая мамка и акушерка госпожа Перонн.
В прилежащей к павильону комнате, рядом с той, в которой находилась королева, был для этого случая устроен алтарь, перед которым епископы по совершении литургии должны были читать молитвы до тех пор, пока королева не разрешится от бремени.
С другой стороны, в большом кабинете королевы, также смежном с той комнатой, где она находилась, были собраны главнейшие придворные чины.
Людовик XIII с большим беспокойством прохаживался из одной комнаты в другую. Наконец утром, в одиннадцать с половиной часов, акушерка возвестила, что королева разрешилась:
— Радуйтесь, государь, теперь престол Франции не перейдет в женский род. Королеве Бог дал дофина.
Людовик взял младенца из рук акушерки и голенького показал в окно, крича: «Сын, господа, сын!»
Тотчас по установленным знакам раздались радостные восклицания, которые перешли за Сену и по живым телеграфам, расставленным по дороге, в один миг достигли Парижа.
Потом Людовик, внеся дофина обратно в комнату королевы, приказал епископу Меозскому, своему старшему придворному священнику, немедленно окрестить новорожденного малым крещением в присутствии всех принцев, принцесс, герцогов, герцогинь, государственного канцлера и всей придворной свиты. Сам он отправился в часовню старого замка, где совершено было с большим торжеством благодарственное молебствие. Затем король написал длинное письмо к собранию парижского магистрата и приказал тотчас отослать его со своей печатью.