Шарло Бантар
Шрифт:
— Среди офицеров штаба существует мнение, что Париж окружён неприступными фортами, а гарнизон его насчитывает четыреста тысяч солдат и богат запасом снарядов и орудий.
— Я не об этом спрашиваю… Я не хуже тебя знаю, что пруссаки поломают себе зубы и когти о неприступные стены Парижа. А дальше что? Что будет дальше? Скажи мне! — Барон всё более раздражался. — Задумывался ли ты и твои штабные офицеры над тем, что будет с нами дальше?.. — Помолчав немного, Геккерен желчно выкрикнул: — Революция! Вот что произойдёт, если мы не научимся смотреть вперёд. Понял?
— Я весь к вашим услугам, — поторопился Анрио выразить своё согласие на любое поручение.
— Ты должен связаться с офицерами батальонов Национальной гвардии из предместий…
— В них, как правило, начальники избираются самими батальонами.
— Знаю! Поэтому нужно действовать очень осмотрительно. Сперва выясни, на кого мы можем рассчитывать, кого надо устранить. Там, где невозможен подкуп, распускай слухи, что он совершился. Находи средства очернить несговорчивого в глазах рабочих. Будь осторожен, но решителен! Подбирай себе помощников, но руководителей твоих не должен знать никто. Не принимай поручений ни от кого, кроме как от меня и Винуа.
…В первые же дни мартовских событий Винуа и Геккерен убедились, что на Анрио можно положиться в трудную минуту и что новые обязанности пришлись ему по вкусу.
18 марта, когда Винуа под натиском национальных гвардейцев и гражданского населения был вынужден спешно оставить занятые им позиции на площади Клиши, Анрио, по собственному почину, поспешил донести об этом военному министру генералу Лефло. Министр в это время сам руководил операциями на площади Бастилии. Но и здесь войска оказались ненадёжными: они не хотели стрелять в народ. Солдаты братались с народом, а национальные гвардейцы окружили Лефло и его свиту.
Когда Анрио с трудом протиснулся сквозь толпу и наконец приблизился к генералу, почему-то вдруг наступила тишина.
Анрио вскочил на груду камней, окинул площадь взором и сразу понял, какой счастливый случай ему представился. Со стороны Лионской улицы медленно двигалась похоронная процессия.
— Обнажите головы! — крикнул Анрио.
Стоя на камнях и возвышаясь над толпой, как оратор на трибуне, он держал свою шляпу в вытянутой руке. Рука указывала на погребальное шествие.
Взгляды всех обратились к простым траурным дрогам. За гробом, опустив голову, шёл седой старик.
— Это Виктор Гюго хоронит своего сына, — пронеслось в толпе.
Кто в Париже не знал знаменитого поэта! В это именно время Гюго пользовался наибольшей народной любовью.
Гюго недавно вернулся из Англии, где около двадцати лет провёл в изгнании после переворота 1851 года. У всех были ещё в памяти слова, сказанные им при прощании с Францией:
Если нас останется только тысяча — я буду в этом числе. Если останется только сотня — я всё равно брошу вызов Сулле. [39] Если нас останется десять — я буду десятым. Если останется только один — этот один буду я.39
В приводимом стихотворении поэт под Суллой подразумевает Наполеона III, которого В. Гюго ненавидел и считал виновником бедствий Франции и из-за которого вынужден был стать изгнанником.
Сулла (138-78 гг. до н. э.) — древнеримский полководец; с помощью солдат своей армии произвёл военный переворот, захватил власть и стал диктатором.
Теперь за гробом любимого сына шёл убитый горем старик; он не замечал, не видел ничего, кроме медленно продвигающихся сквозь толпу дрог и тихо покачивающегося на них гроба.
Национальные гвардейцы и вооружённые парижане по-военному салютовали процессии. Многие бросились разбирать камни, нагромождённые здесь для прикрытия от выстрелов и теперь мешавшие процессии.
Этим моментом и воспользовался Анрио, чтобы увести генерала Лефло и спрятать его в безопасном месте.
На другой день в Версале Винуа во всех подробностях рассказал Тьеру о находчивости бывшего офицера штаба Анрио.
Выслушав генерала, глава версальского правительства заметил:
— Что ж, если выразиться точнее, ваш Анрио хорошо использовал благородный дух французского народа и его романтическую любовь к литературе и искусству. Узнаю тебя, парижанин!
Немного помолчав, он лицемерно добавил:
— Только ты, француз, способен в разгар боя отложить ружьё и снять каску, чтобы обнажить голову перед павшим собратом!
Пройдясь по комнате, Тьер остановился перед большим портретом Жан-Жака Руссо, [40] который висел над камином.
40
Руссо Жан-Жак (1712-1778) — знаменитый французский писатель и философ.
«И этой твоей благородной слабостью я воспользуюсь, Париж!» — подумал он, а вслух сказал:
— К утру, генерал, приготовьте план наступления на Париж! — И, оскалив зубы, с улыбкой, похожей на гримасу человека, который выпил уксусу, бросил: — Если французские генералы не сумели вовремя защитить Париж от пруссаков, им теперь придётся его атаковать, чтобы освободить от коммунаров!
Винуа молча проглотил эту ядовитую пилюлю. Даже его продажная душа возмутилась бесстыдством нового главы правительства. Кто не знал, что о капитуляции Парижа первый заговорил именно Тьер!
Но Карлик сам поторопился смягчить свой намёк и с присущей ему наглостью добавил:
— Впрочем, что ни делается, всё к лучшему… Пришлите мне этого Анрио. У меня найдутся для него особые поручения.
— Он остался в Париже, в распоряжении барона Геккерена, — ответил Винуа.
— Тем лучше, — одобрил Тьер и вызвал своего секретаря Тронсен-Дюмерсана. — Когда будете в Париже, — сказал он ему, — попросите барона Геккерена связать вас с Анрио.
…Не прошло и трёх дней, как Анрио снова отличился.
Тайные агенты Тьера в Париже предприняли несколько попыток вызвать контрреволюционный переворот. 22 марта, через четыре дня после победы революции, около тысячи приверженцев монархии устроили враждебную Коммуне манифестацию на Вандомской площади. Во главе монархистов был Дантес-Геккерен.
С криками «Да здравствует порядок!» манифестанты неожиданно напали на национальных гвардейцев. Два гвардейца были убиты, семеро оказались ранеными.
Только после этого раздался ответный залп федератов. Манифестанты разбежались, оставив на поле битвы несколько трупов. Улицы были усеяны револьверами, цилиндрами, перчатками, тростями с вделанными в них шпагами.