Шарло Бантар
Шрифт:
— Вы находитесь под впечатлением несчастной русской кампании Наполеона, — сказал Мольтке недовольно.
— Не только Наполеона. Я напомню вам ещё об одном весьма способном полководце: Карл Двенадцатый тоже с большим трудом выпутался из экспедиции в Россию.
— Но теперь другие времена… Техническое вооружение армии быстро меняет соотношение сил. А немецкая техника…
— Техника — дело наживное, вооружение армии можно приобрести в обмен на золото! — резко перебил Бисмарк. — Но есть оружие, которое не купишь ни за какие деньги. Это нерушимость русской нации. Если бы даже мы добились полного военного успеха, то и тогда не одержали бы настоящей победы над Россией,
Бисмарк взял один из лежавших перед ним на столе листков и начал читать, отчеканивая каждое слово:
— «После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько-нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит?» — Канцлер бросил на собеседника колючий взгляд, взял новый листок и продолжал: — «Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже не в армиях и сражениях, а в чём-то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что всё в великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов; да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли своё сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас… и всё бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.
…несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce, сделать искусное выпадение в prime [36] и т. д., — дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие.
36
Приёмы отражения удара противника и приёмы выпада в фехтовании.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передаёт её великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и лёгкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».
Бисмарк умолк. Он в упор смотрел на собеседника и с явным удовлетворением подметил смущение на морщинистом лице Мольтке. Не дожидаясь,
— Да, таковы русские. И советую вам, фельдмаршал, запомнить эти слова графа Толстого на всю жизнь и завещать их вашим ученикам.
Ровный, бесстрастный, глухой голос Бисмарка изменял ему, как только речь заходила о русских. Бисмарк ненавидел Россию, но боялся её. «Традиционные дружеские отношения» с восточной соседкой, которые он старался поддерживать, как только мог, объяснялись именно этим страхом. Россия стояла непреодолимой преградой на пути всеевропейского, а возможно, и всемирного владычества, о котором мечтали Англия и Пруссия.
Избегая вступать с Россией в открытый бой, Бисмарк пускал в ход против неё все виды оружия, какими владела дипломатия. Но плести паутину сложных дипломатических интриг надо было так, чтобы она оставалась незаметной для русских. Поэтому, занося меч над Францией, Бисмарк не забывал оглядываться на Санкт-Петербург. Французские послы и специальные уполномоченные министерства иностранных дел Пруссии постоянно сообщали ему о настроениях царя Александра II и русского министра иностранных дел князя Горчакова. Канцлер стремился развязать себе руки, чтобы самостоятельно управлять судьбой Франции, и старался для этого запугать царя тем, что парижское восстание угрожает распространиться на всю Европу. Он обещал правителям Европы и Америки превратить столицу Франции в ловушку для революционеров из других стран. Однако, опасаясь протеста России, Бисмарк был вынужден до поры до времени воздержаться от прямой, открытой интервенции.
Бисмарк старался замаскировать военную помощь, которую Пруссия оказывала Тьеру для подавления революции. Так, Пруссия освободила большую часть французских солдат, попавших в плен во время злосчастной для Франции франко-прусской войны. Освобождённые военнопленные поступали в распоряжение Версаля, и эта мера была на деле нарушением нейтралитета, грубым вмешательством Пруссии в гражданскую войну во Франции.
Прусская военщина, не склонная разбираться во всех тонкостях дипломатической войны, рвалась в открытый бой с революционным Парижем. Бисмарк умел, однако, и разжигать и сдерживать пыл прусских юнкеров.
— Если понадобится, — внушал он своему собеседнику, — мы отпустим в Версаль ещё несколько десятков тысяч военнопленных, но не следует без крайней надобности вводить в бой наши войска. И всё же будьте наготове!
— Всё готово! — ответил Мольтке. — У северных и восточных фортов Парижа стянуто достаточно наших войск. Осадная артиллерия давно уже вернулась к стенам города. Через занятые нами зоны не проберётся ни один француз.
Бисмарк пытливо взглянул на Мольтке. На всякий случай он решил пояснить значение блокады Парижа, которую осуществляли немецкие войска, занявшие северо-восточные форты. На его языке «никого не впускать» в Париж означало — отрезать восставший город от остальной Франции, не пропуская туда тех, кто стремился на помощь к коммунарам. Но канцлер считал, что через нейтральную зону можно пропускать версальских солдат каждый раз, когда им понадобится зайти в тыл коммунарам.
— Конечно, делать это надо незаметно, без огласки, — уточнил Бисмарк тактику, какой фельдмаршалу надлежало придерживаться при «соблюдении нейтралитета» прусской армии.
Откровенная, ничем не прикрашенная беседа двух хищников была прервана появлением третьего, не менее важного действующего лица в той трагедии, которая вошла в историю под названием, франко-прусской войны.
Это был начальник прусской полиции, король шпионажа Штибер.
Он поздоровался с Бисмарком и Мольтке и сказал: