Шаромыжники
Шрифт:
Так ничего и не сказал, только кулаком погрозил. А сам думаю:
— «Я бы вас на пугало в огородах развесил…»
Беседу нашу прервали вошедшие казаки. Один из них толстый такой, с золотыми погонами. Красный лампас на синих штанах у него. Он что-то прошлепал смачными губами и уселся за стол, разбирать бумаги. Усы у него — тараканьи, так и ходят. Остальные казаки присмирели. Присмотрелся я в него и узнал в нем казака, который на приисках меня нагайкой выпорол. Аж дрогнул — все припомнивши. Так и захотелось бомбу ему
— «Все мне изгадит эта гадина. Да кабы еще не узнала»?..
Потихонечку вышел на двор, стал осматриваться. У дверей конюшни стояло двое вихрастых казаков. Они привалились плечами к косякам и разговаривали о чем-то, часто улыбаясь и сплевывая. У ног их ходили куры. У столбов стояли кони, видно, что на них часто гоняли, — мыло пенками подсохло. Казаки посматривали то на коней, то на дверь. Я, не долго думая, полез на конюшню, на сарай.
— Эй, хлопец, нельзя туда лазить!
— Как нельзя? У меня там голуби.
— Нельзя тебе говорят, — видишь охраняем.
— А что-ж, голубям сдыхать что-ли?.. Я им овса несу.
Они успокоились и опять продолжали разговор. На сарае было полутемно. Свет проникал в одну дыру, в которую я залез. Осмотрелся. Кроме соломы, ничего на сарае не было. В одном углу, в соломе, была яма. Я — к ней. Оказалось, что там дыра в конюшню, в ясли, куда корм лошадям спускают. Солома шумела, и это в конюшне было услышано. К дыре кто-то подошел.
— Кто там возится?
— Тиш-ш-ш!..
И я нырнул вниз.
— Товарищи, это я… Колька ваш.
Вдруг я оробел; будто змея холодная по спине проползла и каплями разсыпалась у поясницы — это дрожь проползла по спине. Передо мной стоял совсем незнакомый солдат.
— Ошибся, ошибся я… Не наши… совсем другие здесь, — думал я.
Я не знал, что делать, и как дурак стоял перед этим солдатом. Вгляделся в него; у него чуть белело лицо и потом… потом, у него на плечах белели погоны. Я сообразил, что это ихние, что у них тут, «губа», — свои посажены за что нибудь. Хотел повернуться и убежать. Но он положил мне руку на плечо и спросил:
— Тебе кого надо?
Я не знал, что говорить, заикался:
— Я так… В пряталки играем… Думал товарищи-ребятишки спрятались здесь…
— Ох, и хитрый ты парень — я вижу. Тебе наверное красных надо?.. Вот, и попался…
Я вот, сейчас позову стражу… и тебя…
Я уж ничего не слушал. Полез под полу, нащупал бомбу. Рука крепко ухватилась за нее, как за крепкое яблоко. А в голове мысли прыгали:
— Все равно — один конец. Сам пропаду и их покрошу, — все равно! Жалко только — Мухтарка один останется. Э-эх!
И вытянул бомбу; замахнулся — о стену ударить. Но вдруг, тот задержал меня за руку и переменил тон.
— Дурашка, что ты волнуешься, не горячись. Ступай к своим, к красным, они в той
Я не верил и не знал, что делать и говорить. А он взял меня за руку и повел.
— Чудак, пойдем проведу. Видно, что ты парень — не из последняго десятка. Красная кровь сказывается, молодец. Я ведь случайно с ними, а потому и сижу все время на гауптвахте.
Он провел меня между пустых стойл.
А потом протолкнул в угол.
— Товарищи, принимайте своего, — с вами посидеть захотел…
— Кто это?
В темноте я узнал голос тятьки — сибиряка.
— Это я, Колька ваш.
В углу, как быки, зашевелились…
— Колька, это ты? Как попал?
Они засосали меня к себе, в средину.
Я им рассказал все. Их было человек двадцать. Все наши, знакомые, красногвардейцы. Вечером сговорились с тятькой устроить побег, чтобы спасти остальных. Все обсудили подробно, и я вылез тем-же ходом.
Целый, день ходил я по двору, по огороду. Выглядывал — как лучше убежать. Несколько раз лазил на сарай, чтобы отвлечь внимание казаков от сарайного хода. Мухтарка уже снюхался с казаками из охраны. Лежал у их ног, а они его гладили.
Вечером стали ложиться спать. Старик ложился в амбаре. Я к нему.
— Дедо, я с тобой лягу, а то боюсь спать один.
— Что-жь, ложись.
Он разделся. Положил холщевые штаны и рубаху на бочку с капустой.
Я прилег с краешку и о сне совсем не думал. Старик долго ворочался, а я все думал и думал. На селе где-то гармошка заныла. Тополя за окном шептались. Наконец, старик заснул. По горлу шарики покатились у него, — будто горох по железному листу. Встал я. Связал его штаны и рубаху в узелок. Потом сунул в карман две горсти муки и вышел. Охрана у дверей конюшни сидела молча, на чурбаке, спрятав в колени головы, — думали о чем-то, видно.
Я шмыгнул на лестницу и — на сарае. Спустил в дыру стариковскую одежду, сунул в протянутую руку муку — и обратно. Даже не заметили, как я слазил туда. Потом начал ходить по двору. Подозвал к себе Мухтарку и стал с ним баловать. Балуюсь, а на сердце так и скребет, так и скребет. — На сарай поглядываю.
Солома на сарае зашумела, сердце мое оборвалось и упало куда-то… еле живой стою. А Мухтарка, знай, играет и играет, прыгает, в морду лижет. Цыцкнул на него.
Казаки подняли головы, прислушались.
— Эй, кто там лазит?
Резнуло меня. Я, как закричу:
— Дедо, дедо!.. Казаки свинью в огороде зарезали.
А дедо слезает с сарая по лестнице и кряхтит.
— Вот ироды окаянные. Приютил на свою шею. Последнюю свинью зарезали. Бога в вас нету! У, ироды окаянные!..
Он погрозил кулаком страже. Я не узнавал тятьку-сибиряка. Мне казалось, что это самый настоящий старик, тот, который в амбаре спит. Согнутый, голова и борода белые, как снег, я подбегаю к нему и тащу его за рукав.