Шайтан-звезда (Часть 2)
Шрифт:
Хайсагур прислушался к ощущениям Гариба - и уловил окружившее царапину легкое жжение.
Оно понемногу делалось весьма неприятным.
Но на ощупь болезненное место осталось прежним.
Разумеется, Хайсагур мог в любой миг покинуть тело Гариба и вернуться в свое собственное, но ему требовалось узнать, что за шейх занимался тут возней с сомнительными жидкостями, не говоря уж о прочих вопросах касательно мнимого рая. Поэтому он оставался в неуклюжей, слабосильной и ощущающей боль плоти. И, проделав с другой подушкой то же самое, что Батташ-аль-Акран,
Впрочем, он не имел намерения возвращать их самозванной Фатиме.
Хайсагур уже знал, что ему надлежит сделать.
Следовало просьбами и уговорами добиться, чтобы Сабит ибн Хатем покинул крепость гулей и отправился в Харран Мессопотамский, чтобы показать ученым врачам содержимое кожаной подушки.
Сам же Хайсагур собирался последовать за Гарибом и Батташ-аль-Акраном туда, куда им велено явиться с сокровищами райской долины, ибо ему хотелось посмотреть на шейха, промышляющего ядами.
Царапина между тем творила свое скверное дело.
Плоть Гариба охватил легкий жар.
Хайсагур забеспокоился - по его неловкости ни в чем не повинный человек оказался на краю могилы. Следовало поискать в нише противоядия пребывая в теле Гариба, гуль не мог сделать этого, а возвращение в собственное тело и обретение собственного нюха было не ко времени Хайсагур еще не успел проникнуть в память Гариба настолько, чтобы вызвать образ таинственного шейха.
Как это часто с ним случалось, оборотень был чересчур увлечен собственным любопытством - да и какие другие чувства способны были развлечь его, обреченного, при всей своей общительной натуре, на подлинное одиночество и среди гулей, и среди людей?
К тому же, он всякий раз забывал о слабости человеческой плоти.
Поэтому Хайсагур дал себе еще немного времени.
Притом же он искренне надеялся, что человек, который занят изготовлением ядовитых настоев, имеет и сильные противоядия, хотя бы на тот случай, что сам случайно поранится, как поранился об осколок Гариб.
Вдруг он обратил внимание на то, что Батташ-аль-Акран, уложив в подушку пузырьки, перебирает прочие вещи в комнате, сверяясь со списком. И в руке у него - старинной работы бронзовый пенал для каламов, хитро устроенный глубокий пенал, из бока которого выдвигается чернильница с привинченной крышкой.
Толстяк открыл это хранилище каламов и пожал плечами.
– Неужели мы повезем с собой эти четыре ритля бронзы ради кучки тростника, о Гариб?
– с сомнением спросил он, и Хайсагур понял, что Батташ-аль-Акран заранее предчувствует радости путешествия через пещеры с тяжелыми мешками за спиной.
Он подошел и тоже заглянул в пенал.
– Это самые лучшие каламы, какие только бывают, из Васита, они в меру жесткие, без извилин и с белой сердцевиной, - заметил он.
– Откуда у тебя такие познания, о сын греха?
– осведомился Батташ-аль-Акран, и Хайсагур понял, что Гариб не знает грамоты.
– И разве нельзя купить в Хире точно такие же чернила, каламы и нейгат, чтобы чинить их? Клянусь
Хайсагур снова пожалел о том, что его нос, обладатель острейшего нюха, лежит сейчас в потемках под ковром. Носом Гариба он мог уловить только слабый запах мускуса, добавленного в чернила ради благовония.
Воистину, что-то с этим пеналом было не так...
На бронзовой стенке его были нацарапаны чем-то острым некие письмена и, поднеся их к глазам, к несовершенным и слабым глазам Гариба, Хайсагур разобрал кое-какие полустертые слова, кое-что ему объяснившие. Там поминалась вся земля в длину и в ширину, и некий круг небосвода, и предлагалось призвать грохочущий гром...
Что-то уже слышал однажды Хайсагур об этом пенале - или о пенале, похожем на этот, - и о его владельце!
Но это было давно, очень давно...
Вдруг оборотень ощутил, что мысли его мешаются, как будто он уже на грани между явью и сном, так что неизвестно, помнит ли он о существовании пенала в действительности, или же это - пучки пестрых сновидений?
Царапина, о которой он, притерпевшись к слабому жжению, забыл, стала вздрагивать, как будто ее сжимали в кулаке и отпускали. Это причиняло боль.
Силы покинули тело Гариба. И его ноги подкосились.
– Ради Аллаха, что это с тобой?!
– воскликнул Батташ-аль-Акран.
– Горе мне, он умирает!
И, бросив пенал мимо мешка, он выбежал из комнат шейха.
В тот же миг Хайсагур вернулся в свою истинную плоть.
Сжавшись под эйваном, он убедился, что Батташ-аль-Акран пронесся мимо и исчез во мраке.
Не задумавшись, почему бы это правоверный покинул умирающего товарища, Хайсагур, не утруждая себя бегом к ступенькам, коснулся рукой перил, достигающих его плеча, и взлетел на эйван, исхитрившись на лету и проскользнуть между деревянными колоннами.
В несколько прыжков он пересек большое помещение, выходившее на эйван, где стояло богатое ложе мнимой Фатимы, и оказался у дверцы. На сей раз он был уверен, что нагнуться придется лишь чуть-чуть, как это сделал бы Гариб, и треснулся лбом о косяк.
Благодарение Аллаху, крепкие лбы гулей имеют свойство выдерживать даже удары летящих камней, но бледные наросты на них, благодаря которым и повелись сказания о людях с расщепленными головами, иногда бывают некстати болезненны.
Хайсагур встряхнулся, прижал пятерней больное место и проскочил в дверцу.
Гариб лежал возле ниши, тихо бормоча.
Хайсагур не знал, осознает ли несчастный его присутствие, и потому пробежал к нише не прямо, а вдоль стены, чтобы Гариб не заметил его.
Шума он не опасался - ведь гули умеют передвигаться бесшумно на своих огромных, косолапо ступающих ступнях.
Приблизив нос к полкам, Хайсагур наконец вдохнул желанные запахи.
Некоторые пузырьки свидетельствовали о том, что в состав зелий, еле видных сквозь тусклое стекло, воистину входит змеиный яд, а также нечто еще более скверное.