Шайтан-звезда (Книга первая)
Шрифт:
– Не вопи так, о несчастный, ты разбудишь ее!
– Сам не вопи, о враг Аллаха! Это не женщина, это – порождение шайтана. Она знала, она помнила, в какой плен взяла меня своей красотой. Мне было немногим более четырнадцати лет, о Мамед, а ей – девятнадцать! И если бы я познал ее тогда, то теперь позабыл бы и ее лицо, и ее имя! Но я не познал ее, она поставила между мной и собой свою дочь, и потому я вся эти годы помнил о ней, хотя иногда забывал, ты понимаешь меня, о Мамед, нельзя же помнить всех женщин разом, даже помнить двух разом – и то затруднительно… О Мамед, она была такой, будто время не состарило ее, и годы не коснулись ее, и превратности
– Горе тебе, ты любишь ее…
– Но она же сама хотела, чтобы я приблизил ее к себе! И если она мне не открылась – значит, ей нужно было, чтобы я ее не узнал! А зачем ей это было нужно? Я подумал и понял – она хочет осуществить наш договор и женить меня на своей дочери! А пророк запретил мужчине входить к матери и дочери! Она же не удержалась! Но раз она так желала меня – а она желала меня, клянусь тебе, о Мамед! – то зачем же она постоянно ставит между мной и собой этот договор и свою дочь? Нет мне нужды в ее дочери, я хочу только ее! И когда она осыпала меня упреками – ты был при этом? Ты слышал, как она меня проклинала, эта мерзкая, эта скверная? Не мог же я ей сказать… Погоди… Горе мне, чего я не мог ей сказать?
– А не кажется ли тебе, о сын греха, что ты слишком предаешься мучениям духа, в то время, как их предмет такого внимания не заслуживает? О Саид, разве мужчины должны так расстраиваться из-за ущербных разумом? И разве ты никогда не читал трактата Юсуфа ибн Исхака аль-Кинди «Как уберечься от печалей»? Всякая печаль есть следствие чьего-то действия, либо нашего, либо чужого. Если это действие зависит от нас, то мы не должны делать ничего такого, что могло бы нас опечалить. А чем занимаешься ты? Ведь хотеть делать то, что тебя опечалит, это значит хотеть того, чего не хочешь, и вот верная примета бесноватости! А чтобы сделать печаль наименее продолжительной, необходимо вспомнить те огорчения, которые были у нас когда-то, и после которых мы утешились, а также беды и огорчения других.
– Прибавь, о Мамед! А что, разве китайского вина больше не осталось?
– Нет, не осталось! И сказал также аль-Кинди, что всякая утрата – благо, так как она уменьшает количество ждущих нас впереди потерь, утрат и огорчений. А его ученик, Ахмад ибн-ат-Тайиф, и сам прославленный аль-Фараби, написавший трактаты «О счастье» и «О достижении счастья», и не менее знаменитый Абу-Али ибн Сина, написавший два других трактата с точно такими же названиями, но путать их не следует, о дитя, ибо…
– Молчи, о проклятый! Клянусь Аллахом – я узнал тебя!..
– Мы правильно сделали, что оставили детей и собак за городской стеной, о звезда, – негромко сказал Хашим. – Хира порядком изменилась за те двадцать лет, что я не видел ее. И эти поборы у городских ворот тоже весьма обременительны… Сколько же мы должны были бы заплатить за все наше влачащееся войско? Как ты полагаешь, о звезда?
И он беззвучно рассмеялся.
Воистину, менее всего был похож на войско босоногий отряд темнокожих мальчиков, не пожелавших расстаться с пестрыми женскими нарядами. Для них сама эта пестрота уже была неслыханной роскошью.
– Их нельзя было брать сюда и по другой причине, о дядюшка, – отвечала Джейран. – Они наверняка выдали бы себя, целуя левую ладонь или произнеся клятву псами. Им будет куда лучше в хане, хотя я и беспокоюсь, как бы у них не вышло чего с Катулем. Ведь они все еще пытаются прокатиться на нем!
– Они – дети, о звезда, а этот конь – наилучший из всех коней, и хотел бы я, чтобы вазиры здешнего царя обладали его разумом. Он признал тебя, как человек признает своего господина, и подчиняется только тебе, и когда ты дала ему имя – он немедленно стал откликаться, но я надеюсь, что он не покусает мальчиков. Пусть лучше натаскивают собак, чем разгуливают по Хире.
– А что до поборов – разве мало у нас тюков с шелковыми и парчовыми одеждами? – вернулась к беседе Джейран. – Разве мало серебряной посуды взяли мы в той проклятой долине? Да хранят псы того, кто выгнал оттуда ее обитателей и не прикоснулся к добыче! Если мы продадим ее всю сразу, не гонясь за ценой, и то получим не меньше двух сотен динаров!
– Только не вздумай продавать товары в первой же лавке, о звезда, и не вздумай отдавать их посреднику! Он обведет тебя вокруг пальца, ведь у вас, на небесах, не умеют покупать и продавать, клянусь собаками!
Джейран вздохнула. Всякий раз этот проклятый старик исхитрялся не вовремя вспомнить о ее небесном происхождении. И возражать ему было сложно.
Надо полагать, свою молодость, зрелость и даже раннюю старость Хашим провел в бурных спорах, потому что всегда находил доводы в свою пользу, даже тогда, когда их быть вообще не могло.
– А почему бы нам не пойти к мухтасибу, о дядюшка? – спросила, подумав, Джейран. – Если мы сделаем ему богатый подарок, он укажет нам подходящих купцов, и наша сделка будет безупречна. Мы же не знаем здешних нравов. Вдруг в Хире покупают и продают по таким законам, которые заезжим купцам легко по незнанию нарушить? На мухтасиба мы хоть сможем пожаловаться вали!
Хашим покосился на девушку.
То, что она сказала, свидетельствовало о знании городской жизни, которого не получишь, взирая с небес. Джейран и сама понимала это, но давно пора было призвать к порядку заядлого спорщика Хашима.
Она все еще была в мужской одежде, на чем настоял старик, хотя в райской долине к ее ногам сложили огромную кучу найденных нарядов. А ведь под изаром она чувствовала бы себя в толпе спокойнее, и ей не пришлось бы следить за свисающим концом тюрбана, уложенным на левую щеку с тем расчетом, чтобы скрыть исчерна-синие знаки Сабита ибн Хатема.
Городского мухтасиба они нашли в ювелирном ряду, где он терпеливо разбирал склоку и расспрашивал свидетелей.
Речь шла о весах, к одной чашке которых якобы чудом прилип снизу медный даник, а потом исчез, словно его смело хвостом шайтана. И хозяин весов клялся, что они по точности равны знаменитым харранским весам, и постоянный покупатель, случившийся рядом, подтверждал его слова, а другие покупатели утверждали, что своими глазами видели монетку. И если бы Аллах, отвлекшись от более серьезных дел, прислушался к воплям и клятвам, то немало участников этой склоки ослепло бы, оглохло, онемело, лишилось близких и утратило имущество – ибо именно этого они себе и требовали в награду за лжесвидетельство.