Шайтан-звезда (Книга вторая)

Трускиновская Далия Мейеровна

– Входите, друзья мои, – негромко позвал он. – Я был прав – тут случилось что-то странное. Но не пускайте мальчиков – пусть сторожат снаружи.

Он вошел в дом первым и увидел неподалеку от порога тело черной рабыни. Быстро склонившись и прикоснувшись к ее лицу, гуль понял, что женщина мертва.

– О Абд-Аллах, о Молчальник, где ты, ради Аллаха, отзовись! – позвал он на языке арабов. – Мы не причиним тебе вреда!

Если Абд-Аллах и был в этом доме, то он затаился и молчал.

– О Хусейн, о дитя! – позвал Хайсагур во второй раз. – Меня прислала твоя мать! Она зовет тебя! Где ты, о

Хусейн?

Но и Хусейн не откликнулся.

Тем временем вошли двое франков.

– Где наша госпожа? – спросил младший.

– Я не вижу никакой госпожи, – Хайсагур обвел взглядом немалое помещение, где цирюльник принимал посетителей, увидел нечто, смутившее его, но не подал виду, и обратился к франкам: – Судя по всему, в этом доме жила лишь одна женщина – и вот она лежит мертвая у входа. Вы можете обойти весь дом, не опасаясь, что нарушите неприкосновенность харима, и поискать свою госпожу. Возможно, она нуждается в помощи.

– Пойдем поищем, – согласился младший. – Хотя если здешние дьяволы унесли ее, я не удивлюсь. Она давно к этому стремилась… Где бы тут могла быть лестница наверх?

Хайсагур показал – и, стоило этим двум уйти, поспешил к столику, на котором громоздились предметы, наводящие на мысли о магии – позеленевшие сосуды, свитки белого исписанного шелка, круги из красного карнеола и тому подобные принадлежности ремесла магов.

За столом, незаметная для человека среднего роста, но отлично видная от входа Хайсагуру, была продолговатая куча то ли подушек, то ли одеял, а на кучу наброшена мантия явно франкского происхождения – с меховой оторочкой. Очень не понравились гулю ее очертания – и он приподнял край мантии, и сразу же уронил его, и застыл в задумчивости.

Под мантией лежала еще одна мертвая женщина – и кончина ее была ужасна.

Очевидно, это была та, кого безуспешно ждали и сейчас разыскивали франки.

Хайсагур отошел от тела к столику.

Он попал сюда, идя по следу шейха ас-Самуди и бронзового пенала. Значит, следовало обнюхать хотя бы пол, ибо нос мог уловить знакомые запахи. Хайсагур опустился на четвереньки, подобно получившему приказ псу, и стал изучать ковер в тех местах, где к столу явно подходили.

И снова он замер – но на сей раз подобно псу, взявшему след.

Он помнил этот запах – запах змеиного яда!

В памяти Хайсагура он хранился особо – и был неразрывно смешан со старческим запахом. Узнать его гулю было несложно.

Владелец пенала был в доме цирюльника совсем недавно – и исчез вместе с ним и с Хусейном.

Хайсагур вскочил на ноги. В этот миг он всей душой жаждал погони.

И тут он увидел в дверях два лица, одно над другим. Голтье и его старший товарищ, забыв о том, что их оставили стеречь лошадей, проскользнули во двор и заглянули в комнату.

Гулю не следовало в таком состоянии поворачиваться к мальчикам – его рот невольно приоткрылся и вылезли клыки, делающие его похожим на барса в человеческой одежде.

Мальчики исчезли – и Хайсагур услышал топот их ног. Они молча перебежали двор и выскочили на улицу Бейн-аль-Касрейн, а там уж завопили, что было сил. Но вопили они, разумеется, на языке франков, и никто из прохожих не понял, что они обнаружили в доме цирюльника страшное чудовище.

Однако двое

мужчин, которых Хайсагур отправил в дальние комнаты, могли выйти на крышу и услышать эти вопли. Понимая, что это может случиться в любое мгновение, гуль заторопился. Снова опустившись на четвереньки, он поспешил по ядовитому следу и оказался у стенной ниши, где на полках стояло имущество цирюльника, и закружил по комнате – но так ничего и не понял.

Вдруг ему показалось, что запах яда был не только на полу, но и исходил от полок. Хайсагур встал и убедился, что это так – благоухали несколько пузырьков и небольшая шкатулка. Гуль открыл ее – и увидел странного вида нож, клинок которого, округлый и с тупым острием, был короче рукояти.

Хайсагур озадаченно уставился на нож – и вспомнил, для чего он нужен. Похожие он видел не раз – и они служили цирюльникам для кровопусканий. Гуль склонился над шкатулкой. Лезвие было напоено ядом…

Он вспомнил, что ему толковал у гробницы шейх о странной смерти ас-Самуди, последовавшей после кровопускания. Шейх сказал также, что покойного, возможно, и похоронили в повязке – так что никто не заметил странных краев надреза. Все сходилось – и, очевидно, неизвестный злодей пошел на убийство ради бронзового пенала, попавшего теперь к Хайсагуру.

Но, ради Аллаха, куда же подевались все обитатели этого дома? И кто убил женщину, покрытую франкской мантией, столь жестоким способом?

Времени у Хайсагура было крайне мало – двое франков могли вот-вот появиться в помещении. А источника сведений у него не было – кроме разве что убитых женщин.

Оборотню еще не приходилось вселяться в мертвое тело. И это было для него опасной затеей – он не мог бы выразить, в чем заключалась опасность, но безошибочным чутьем гуля ощущал ее. Смерть для него была сокровенным таинством, нарушать которое было запретно. Но иного пути он для себя сейчас не видел.

Кто-то совершил два убийства – а убивать беззащитных женщин и арабы, и тюрки-сельджуки, и персы, и индийцы, и китайцы, и даже франки – словом, все, с кем только сталкивался в жизни Хайсагур, считали кто – грехом, а кто – постыдным делом.

– О Аллах, милостивый, милосердный! – прошептал гуль. – Я не хочу отнимать добычу у ангелов Мункара и Накира, я только хочу узнать правду, о Аллах, не карай меня за это…

Хайсагур не был тверд в вере, да и мудрено сохранить эту твердость, прочитав столько книг и узнав столько собеседников. Его самого несколько удивило, с какой пылкостью он, гуль, воззвал к Аллаху. Однако это произошло – и Хайсагур, склонившись над черной рабыней, перевернул ее на спину и впился взглядом в мертвые глаза.

Он ощутил плотную тьму, принявшую образ стены, он ощутил себя сжатым завернувшейся вокруг него стеной, словно очнулся в узком колодце.

– О Аллах! – беззвучно воззвал гуль, ибо уста, которые могли бы произнести это, стали навеки неподвижны.

И ощутил смертельный ужас.

Он сам, по доброй воле, перешел за грань смерти – и возврата назад уже не было.

Хайсагур знал, что рано или поздно он эту грань перейдет – и никогда мысль о смерти в нем такого ужаса не вызывала. Очевидно, гулю передалось ощущение этого жалкого старого тела, последнее ощущение, пронизавшее дрожью все его органы!