Шайтан-звезда (Книга вторая)
Шрифт:
– Прибавь, о Аллах! – потребовал Хайсагур, ибо ощутил за стеной ужаса некие образы, его породившие.
Он совершил усилие, подобно тому, как если бы разрывал перед собой руками тяжелый и плотный ковер.
Страшная оскаленная морда возникла перед ним, черная собачья морда величиной с большой щит, и голос вышел из пасти, и слух Хайсагура был обожжен непонятными словами:
– Мертва! Ко мне, о проклятые, и вперед – в Пестрый замок!
Гуль очнулся и несколько мгновений глядел вверх прежде, чем осознал, что
Услышав голоса франков, Хайсагур вскочил на ноги. Они, несомненно, услышали с крыши вопли мальчишек!
Хайсагур выскочил во двор, перебежал его и вскарабкался на стену.
Несколько правоверных окружили перепуганных подростков, и нашелся человек, знающий несколько слов на языке франков, и, судя по гомону, людям удалось понять, что в доме цирюльника неладно. Лошади же стояли у стены без всякого присмотра.
Хайсагур соскочил прямо в седло, ударил коня пятками, люди шарахнулись – а он, ухватившись за гриву, поскакал прочь.
Шакунта выехала из Хиры вместе с караваном, где были в основном индийские купцы и купцы-арабы, возвращавшиеся из Индии.
Нельзя сказать, что они хорошо ладили между собой, но Хира была не из больших городов, привлекавших множество торгового люда, и если бы каждый из них стал ждать приятного попутчика, который бы не был его соперником на рынке, то застрял бы в Хире надолго. Или же двинулся в путь с малым числом верблюдов и скромной охраной на радость пустынным разбойникам.
Предусмотрительный аль-Сувайд снабдил ее деньгами, животными, рабами и даже товаром, хотя рабы и товары ей вовсе не принадлежали. Она записала, в каких городах и в каких ханах ей следует оставить на хранение тюки, а также к кому из купцов на рынках оружейников следует обращаться, передавая поклоны от аль-Сувайда.
Он заключил договоры с арабскими купцами во многих крупных городах, так что, куда бы ни привел Шакунту след ребенка, она могла рассчитывать на помощь – в разумных пределах, естественно.
В дороге она держалась с индийскими купцами, потому что арабов несколько раздражал ее вид.
Им не нравилось, что женщина, пусть даже красивая, одета на мужской лад, а лица почти не скрывает. Они, возможно, выругали бы Шакунту за бесстыдство и пренебрежение установлениями ислама, но один вид двух черных рабов, следующих за ней наподобие двух теней, внушал отвращение к ссорам с их владелицей. Тем более, что эта женщина, очевидно, была подругой кого-то из индийских купцов, и ее господин не возражал против такого непотребства.
Индийским же купцам было совершенно безразлично, нарушает Шакунта установления ислама или нет. Более того – поскольку аль-Сувайд предупредил их, что они сопровождают Ястреба о двух клювах, то они даже были рады, что Шакунта одета удобным для сражения образом. Ведь в случае нападения она одна стоила
И всякую ее просьбу они выполняли охотно.
В основном Шакунта просила их присматривать за своими верблюдами и тюками. По пути следования каравана она, увидев вдали селение, пересаживалась с верблюда на коня, брала черных рабов и скакала туда – расспросить жителей.
Аль-Сувайд выяснил, через какие ворота бежала Хайят-ан-Нуфус, увозя своего никчемного сына Мервана и престарелого супруга, а также ребенка Абризы. По просьбе Шакунты он оплатил молчание привратников, чтобы аль-Асвад и Абриза, опомнившись после свадебного торжества, не сразу пошли по верному следу. Впрочем, ему и самому было выгодно стать посредником в деле возвращения наследника престола.
Шакунта опять поставила перед собой цель – но на сей раз она не металась, как в поисках дочери, оплакивая свое бессилие. Достижение цели уже давно сделалось ее ремеслом, о чем она не подозревала.
Она знала, что именно этой дорогой увезли ребенка. И получала тому подтверждения. Но с каждым новым признаком того, что она взяла верный след, Шакунта все более ощущала в себе ярость погони.
И если бы кто-нибудь разумный напомнил ей, что все это она затевает ради того, чтобы проучить Салах-эд-Дина, она сперва искренне удивилась бы.
В ее жизни было нечто, о чем она не желала вспоминать. Среди множества ночей была ночь, воспоминание о которой Шакунта желала бы засадить в кувшин, наподобие джинна, запечатать печатью Сулеймана ибн Дауда и кинуть в самый глубокий из колодцев.
В ту ночь сбылась ее мечта о прекрасном царевиче, в ту ночь осуществилась ее любовь – но Шакунта, подобно стреле, выпущенной сильным, но не сделавшим поправки на ветер лучником, пролетела над целью и пронзила нечто, расположенное гораздо дальше.
Она, притворившись захмелевшей, полагала почему-то, что человек, которого она в течение долгих месяцев добровольно называла господином, человек заведомо нетрезвый, заведомо бородатый, обладатель сходящихся бровей, но и сварливого нрава тоже, в тот миг, когда погаснет светильник и страсть достигнет своего предела, обратится в четырнадцатилетнего юношу с первым пушком на щеках, подобному луне среди звезд, мягкому в словах, совершенному по стройности, соразмерности, блеску и красоте!
Но этого, разумеется, не случилось.
И желанные ей объятия были объятиями мужа, обладателя зрелой страсти.
Шакунта полагала, что желание близости с юным Салах-эд-Дином сожгло ей душу много лет назад, да так, что пришлось поставить между ним и собой преграду в виде договора о Шеджерет-ад-Дурр. Но наутро после той ночи она, потрясенная, осознала, что оба они для нее навеки желанны и недоступны, и юный Салах-эд-Дин, и зрелый Салах-эд-Дин, одинаково недоступны, зато желанны по-разному…