Шедевр

Тетаи Кристина

Она многозначительно посмотрела мне в глаза и вернулась к своему журналу:

– А сейчас, если у вас больше нет вопросов, вам пора на следующий урок.

Слегка пошатываясь, я вышла из кабинета, даже не слыша, о чем меня спрашивает Сесиль. Вдруг вся реалия, без прикрас, обрушилась на меня всей своей тяжестью. Все те слухи и разговоры шепотом о грядущих страшных временах, вовсе не были пустыми и безосновательными, и это действительно происходило с нами здесь, а не где-то далеко за океаном. Я снова подумала о матери Роиматы и о том, что ей теперь нужно бороться за жизнь своих двух детей и за свою собственную, и это так страшно, а мы, хоуми,

зарабатываем на ее ситуации себе очки популярности. Почему-то меня задел мотив Спенсеров помогать семье Роиматы, и это меня покоробило. Ведь неважно зачем, главное сама помощь. Разве не достаточно того, что кто-то из состоятельных хоуми, из пакеха, действительно что-то делает для других? Почему так нужно, чтобы сама помощь была бескорыстной? По-моему, все заслуживают получать что-то взамен своим стараниям. И все же, вспоминая довольное смакующее лицо миссис Спенсер, когда она показывала нам маорийскую девочку, я чувствовала себя ужасно, потому что изредка ловила себя на мысли, что при таком отношении лучше вообще не помогать. Это было так эгоистично – рассуждать о морали и нравственности, забывая о том, что хлеб должен быть осязаемый, а не философско-абстрактный. А я сейчас предпочитала забрать у Роиматы ее хлеб, чем подвергнуть ее семью унижению.

После занятий я отказалась провести день с Сесиль, сославшись на длинное эссе по биологии.

– Надеюсь, это и правда биология, а не Николь или кто-нибудь еще из твоих новых влиятельных друзей, – немного ядовито проговорила она.

– Каких еще друзей, Сес? Я с Николь вообще не общаюсь. Ты что?

– Ничего, – процедила она, и я услышала в ее голосе тон обвинения.

– Сесиль, мы ведь подруги, ты мне уж сразу говори, что не так, ладно? Не надо нам этого, всяких ссор из-за не понятных причин.

Она некоторое время пыталась решиться на что-то, кивнула и повернулась уходить, но в последний момент снова передумала и вернулась:

– Просто ты ведешь себя теперь так, будто… мне кажется, тебе и правда нравится быть в центре внимания.

– Что? – я откровенно удивилась. Но к счастью, пока кроме удивления ничего пока еще больше не пришло.

– Не знаю, ты ведь всегда говорила, что не хочешь и слышать про рейтинг популярности, а теперь смотри, как будто даже стала следовать ему.

– Господи, Сесиль, о чем ты говоришь?

Было неуютно разбираться в наших отношениях во дворе колледжа посреди спешащих домой или болтающих у беседки учениц. Сесиль тоже, похоже, чувствовала дискомфорт, однако решила выговориться.

– Говорю о том, что ты теперь тоже выбираешь себе круг общения, – она немного помолчала, глядя в землю, – и я в него будто теперь в него не вхожу. Ты перестаешь со мной общаться.

Я чуть не задохнулась от ее слов. Я подошла к ней ближе и взяла ее за руку:

– Сес, это все не так.

В конце концом мы все же примирились. Я поехала домой, чтобы поскорее скинуть с себя униформу, в которой больше не могла находиться ни минуты дольше. И после легкого обеда поспешила уединиться в библиотеке на улице Доминион, рядом с торговым центром Балморал. Для встречи с Норином было еще рано, и я принялась за работу над эссе по биологии. Мне нужно было собрать в кучу на три страницы, включая иллюстрации, все, что я могла найти о нервной системе человека. Не то чтобы биология мне не давалась, просто меня смущал и даже немного огорчал такой разборный подход к богатейшему миру человеческой природы, когда ощущения, восприятия и чувства сводятся к одному отработанному и одинаковому

для всех механизму: работе дендритов и аксонов, к электрическим импульсам и нейронам и тому подобное. Однако у человека есть свои обязательства в реальной жизни, мы не можем отстраниться от мира только из-за различий во взглядах. И люди должны работать, люди должны общаться, люди должны учиться и что-то отдавать обществу. Вот и я не могла бросить учебу или свою жизнь, только потому, что меня смущала тема реферата.

Норин бесшумно сел напротив и открыл книгу на первой попавшейся странице. Он не произнес ни слова и не стал читать. Подпер голову рукой и не сводил с меня глаз. Я все еще преобразовывала в словесную письменную форму свою мысль и краем глаза замечала, что он так же, не сводя с меня глаз, переворачивает страницы. Спустя некоторое время я уже не могла сосредоточиться на реферате, в котором, надо сказать, не слишком продвинулась за этот час, пока ждала Норина, и убрала чернила и тушь в сторону, тоже подперла голову рукой:

– Ты все время будешь на меня смотреть?

– Мне нравиться смотреть на тебя.

Я посмотрела на его книгу и заметила, что это был учебник по законодательству. Рядом лежали раскрытые лекции. До этого момента я никогда не задумывалась о Норине как о студенте университета или вообще человеке, который тоже выполняет свои обязательства перед обществом и делает свои студенческие задания, обедает с сокурсниками и обсуждает с родителями свою будущую карьеру. Или приглашает на свидание девушку со своего факультета.

В тот раз я ничего не спросила: чувствовала, что настроение совсем не подходит для разговора о нашей реальности. А когда разговоры заходили об этом в будущем, я поняла, что он не любит говорить об этой стороне своей жизни. Он поговорил об этом только однажды, но пока я об этом не напишу.

Я потерла уставшие глаза и посмотрела в окно. Трамвайная линия уходила за самый горизонт, до улицы Халстон, и по обеим ее сторонам теснились многочисленные магазинчики и офисные здания. Небо, затянутое тучами с редкими лоскутами слабого синего цвета, было перерезано вдоль и поперек многочисленными проводами, свисающими с электрических столбов над трамвайными путями.

– Я совсем не понимаю этого мира, – произнесла я негромко, все еще рассматривая улицу.

Норин сдвинул в сторону все книги и придвинулся ближе, поставив локти на стол и упершись губами в сплетенные пальцы, и внимательно – или еще внимательнее – посмотрел на меня. Он ждал и не торопил, когда я заговорю. А я сделала глубокий вдох и почувствовала, насколько мне проще говорить с ним, чем с любым другим человеком на всей планете. Я рассказала ему о маорийской девочке и ее матери. Предпочла рассказать об этом сухо, будто пересказала прочитанную историю, вроде как стремилась покончить с этим как можно быстрее. Когда я снова посмотрела на Норина, он с грустью рассматривал поверхность стола. Так же тихо он произнес:

– Ее имя означает с маорийского «капля слезы». Роимата.

Я удивленно хмыкнула. А потом вспомнила кое-что из нашего с ней разговора:

– Знаешь, она назвала себя как-то странно, что-то вроде хафекаффе или как-то так. Сказала, что хорошо быть чуть пакеха. Что это значит?

Норин догадливо кивнул, все еще смотря в стол:

– Hawhe kaihe. Смешанная раса. Если ее мать маори, то, значит, отец европеец.

– Серьезно? Что, правда?

Норин удивился тому, насколько меня удивил этот факт, и вопросительно посмотрел мне в глаза.