Шел старый еврей по Новому Арбату...
Шрифт:
Позвал их на интервью, включил микрофон и для начала вспомнил про печальное событие, которое случилось незадолго до этого.
Падал пассажирский самолет. С большой высоты. Не падал – планировал, у пассажиров оставалось в запасе полторы минуты жизни. Потом уже, среди обломков, обнаружили блокнот в кармане у погибшего, в нем – торопливая запись: "Благодарю жену и детей за счастливую жизнь, которая у меня была. Господи, как я не хочу умирать!.."
Об этом я прочитал в газете, рассказал у открытого микрофона, спросил Руфь Александровну
– Сегодня, оглядываясь на прошлое, что скажете?
Руфь Александровна ответила:
– Спасибо родителям, детям, друзьям за наши счастливые годы.
Илья Захарович подтвердил те слова, но я не успокоился:
– Несмотря на тяжкие времена, которые вам достались? Не взирая ни на что?
– Не взирая, – категорически. – Ни на что.
Подтверждения – в ее дневнике:
"Яблони цветут в лагере. Впервые поняла, что можно любить и лагерь…"
"Была в библиотеке: сидела на полу и читала. Счастье…"
"Так радуюсь, так радуюсь, что просто боюсь…"
Возьму на себя смелость, добавлю то, что могла бы сказать Руфь Александровна:
– Зачем твердят постоянно: с Новым годом, с новым счастьем? Значит ли это, что старое было – так себе, а то и хуже некуда?
Добавила бы непременно, потушив сигарету:
– Не обижайте старые счастья, не надо. Какими бы ни оказались потом ваши новые радости.
Вперед, за взводом взвод…
…труба боевая зовет…
А у Зины с Юзом морозились в холодильнике пельмени с картошкой, которые они лепили в четыре руки.
С надписью на пакете "Для Феликса".
Тоже тепло. Тоже сытно. Водочка на столе, те самые пельмени – скорлупки прожаренного лука поверху, непременные разговоры.
Мне интересно, я слушал.
Любопытство – оно неистребимо.
– Ах! – восторгался Юз под каждый пельмень. – До чего же оно ах!..
Интерес к еде – отменный.
Интерес к жизни.
Косичка у него.
Живость в глазах за толстенными линзами.
Книга жизни разрастается в компьютере, ото дня ко дню.
"…так как не ради хлеба насущного, а удовольствия ради играю я этими значками, ловко придуманными Кириллом и Мефодием. Самый маленький, самый серый человечек, пусть и бездарный, наедине с буквами чувствует себя Богом, Творцом, Создателем. И поделом ему… И мне тоже".
Звонил:
– Промокашки нет?
– Какой промокашки?
– Которые закладывали в ученические тетрадки.
Это он – оберегателем прошлого – собирал приметы ушедшего быта.
Ручку-вставочку с пером. Чернильницу-непроливайку. Логарифмическую линейку. Прочее разное, ныне невостребованное.
Вперед, за взводом взвод…
Зина – стоматолог, мудрила над моими зубами, деньги не желала брать.
Юз – оператор
У Зины с Юзом талант – притягивать к себе.
Оттого и друзья вокруг, приятели ближнего проживания и проживания отдаленного.
На торжествах – все у них.
Юз читал эпитафию самому себе:
Ежели учесть эпоху –
Я пристроился неплохо.
Читал и другую:
Я знал, что жизнь – мгновенье только…
Но я не думал, что – настолько!
Потом они пели: Юз, сын Миша, дочь Лариса.
Марш семьи Герштейн.
Снова даль предо мной неоглядная,
Ширь степная и неба лазурь.
Не грусти ж ты, моя ненаглядная,
И бровей своих темных не хмурь!..
И гости подхватывали:
Вперед, за взводом взвод,
Труба боевая зовет…
Затем слово давали Зине.
Говорила с нарочитой серьезностью:
– Мама остерегала: не выходи за него. Дети получатся некрасивые.
Они танцевали, Зина и Юз, а мы смотрели. В молодые годы он увлекался чечеткой – легкость в движениях уберег до старости.
Юз танцевал и с прочими дамами. Непременное танго.
Читал свои строки:
Коротают дни старухи,
Коротают старики,
До чего ж они мне близки,
До чего же далеки…
Так что, господа и дамы,
Что бы вами ни вело,
Позвоните, позвоните –
Вдруг услышите: "Алло!"
Хоронили Зину.
Не стало еще одного человека, который меня привечал.
Не будет пельменей с надписью "Для Феликса".
Застолий втроем.
Юз горбился у могилы:
– Не позволяю себе плакать, а плачется…
Прожили вместе шестьдесят четыре года, рука об руку, глазами в глаза. По очереди болели, по очереди выздоравливали – Зина и Юз. Под марш семьи Герштейн.
В утро дымное, в сумерки ранние,
Под смешки и под пушечный бах