Шел трамвай десятый номер…
Шрифт:
– Да ну вас с вашей приятельницей, в самом деле! – раздраженно вскрикивает Мадам.
Затем, повернувшись к Фотографу, шепчет с напором:
– Те фотокарточки не подойдут. Там же флейта, помните?
– По… помню, – лепечет Фотограф, – и что же?
– То же! Флейта – это… – тут Мадам что-то мямлит, – … символ.
– Какой, простите? – не понимает ее собеседник.
– …ес…, – едва слышно бормочет Мадам, – символ.
– Майонез – символ? – Фотограф начинает думать. – Ну, в известном смысле… некоторым образом…Если бы вы объяснили,
– Да нет же! – гаркает прямо ему в ухо Мадам, так, что Фотограф подпрыгивает. – Какой еще майонез!
– Флейта – фаллический символ! – громко и достоинством произносит Бабуля, которая всю жизнь до самой пенсии работала в Филармонии конферансье.
Школьник хихикает. Из всего сказанного понял только «майонез», зато видит, какое лицо сделалось у Мадам.
– Да что вы говорите! – картинно пугается Фотограф, прижимая к сердцу ладонь.
– Да! – рявкает та не без облегчения. – И этот символ кажется мне излишним… в новых обстоятельствах. Так что решено – завтра же сделаем новую композицию. Томик Сапфо я возьму в районной библиотеке, а вот алую тунику… впрочем, у моей соседки по площадке я видела как раз такие шторы в спальне – алые, с темно-синими гиацинтами. Думаю, она одолжит мне их на пару часов. А вы поможете мне красиво задрапироваться. Ведь вы же поможете? – грозно спрашивает Мадам.
– Конечно, помогу, – бормочет Фотограф, опасаясь физической расправы.
– Ну, тогда решено, – Мадам довольно вздыхает и откидывается на спинку сиденья.
– «Театр юного зрителя», – объявляет Водитель, и пришельцы покидают салон.
А трамвай номер десять следует дальше строго по расписанию.
Красное и белое
– Не может этого быть, – говорит Бабуля, шурша фантиком от мятного леденца.
– Может! – заявляет ей Безработный. – Я сам их видел. Они стояли возле мясной лавки.
Это Безработный
– Но это ничего не доказывает, – говорит Бабуля.
– А у нашей, – продолжает Безработный, – в рукаве была бутылка.
– Как? В рукаве?
Безработный усмехается.
– У меня глаз наметанный, меня не проведешь. Французское белое, сухое.
– Почему именно сухое? – ехидно интересуется Бабуля. – А если оно не белое, а красное? И не сухое, а полусладкое?
– Потому, что вторая дама прямо так и сказала: «Больше всего я люблю красное и белое!» Наша ей: «А я, пожалуй, больше белое. Белое сухое. Ах, это французское вино!». Потом они еще поговорили – тут, врать не буду, не слышал. Но та вроде растерялась. Тихо так что-то говорит. И зырк этак, словно бы стыдится. А наша как подскочит – хвать ее под локоть и повела, и повела.
– Куда? – вытаращивает глаза Бабуля.
– К себе, конечно. В свое логово. Наверное, будет прохаживаться перед ней в своих алых занавесках. С этими, как их…
– Темно-синими гиацинтами, – подсказывает Бабуля.
– Вот-вот, с ними.
– Но вы уверены, что она это она? Та самая?
– Никаких сомнений. Такая высокая особа, знаете, крупная кость, с таким властным уверенным лицом, в таком красном платье, с такими большими…
– Ну, как вам не стыдно! – восклицает Бабуля. – Здесь дети!
Школьник, который качал ногой, делая вид, что смотрит в окно, хихикает. Бабуля берет его за плечи и выпрямляет.
– Сколько раз говорить, не сутулься! Горбатым хочешь вырасти?! Инвалидом хочешь остаться?!
И поворачивается опять к Безработному.
– Так что вы говорите, крупная дама с формами?
– О, да! – восклицает тот. – Еще с какими! Когда она стояла, запрокинув голову, заломив руки, у мясной лавки, я сразу понял, кто она такая.
– А она не говорила что-нибудь вроде: «Я застрелюсь?»
– В том-то и дело, что почти! – Безработный радостно потирает руки. – Она сказала, она сказала… постойте, как же она сказала?
– Боже мой! – говорит кто-то за его спиной.
– Да! – Безработный даже подскакивает на месте. – Вот это самое она и сказала. Боже, говорит, мой.
Тут он оборачивается, видит Мадам, которая как раз вошла в вагон, и испуганно хрюкает. Но Мадам не обращает на него никакого внимания. Она садится на свое любимое место у окна и повторяет:
– Боже мой! Ах, Боже мой!
– Что такое? – спрашивает Бабуля.
– Все кончено, – трагически произносит Мадам, запрокинув голову, заломив руки.
От этого ее сумка падает на пол и из нее вываливается все содержимое. – Я утоплюсь, – Мадам ползает по полу. – Нет, застрелюсь. Нет. Я… я…
Тут она находит кусочек шоколада, о котором совсем забыла, и быстро разворачивает фольгу.
– Я еще не решила, – с полным ртом говорит она.
Фотограф – а он только что вошел в вагон и едва не упал, наткнувшись на ползающую Мадам, поднимает что-то с пола и подает ей.
– Хам! – взвизгивает та и колотит его по ногам зонтиком.
Фотограф закрывается портфелем, чтобы спастись.
– Но что он сделал? – не понимает Бабуля.
– Да, что я сделал? – спрашивает из-за портфеля жертва.
– Посмотрите, что он мне дал! Вы видели?
Все еще не вставая с колен, Мадам раскрывает ладонь, и все видят, что там лежит.
– Веревочка! – говорит Школьник.
– Тесьма! – поправляет его Бабуля. – Тесьма отделочная, красная, два с половиной метра.
– Мадам, что я опять сделал? – спрашивает Фотограф.
– Вы! – уничтожающе шипит Мадам. – О, вы, бессердечный, жестокий, гнусный… КАНАЛЬЯ! Посмотрите на него, у него хватает цинизма предлагать мне веревку! После всего, что случилось!