Шелковый путь

Досжан Дукенбай

Одни пели: «Ох, мой аул. Твои лучшие сыновья ушли на фронт. Увидят ли вновь они своих заплаканных матерей и жен?»

Другие пели: «Налилось яблочко на ветке, но некому его сорвать. Мой братец на войне. Покажись хоть на миг».

Эти песни навсегда врезались в мальчишескую душу Жетыбаса. Он и сейчас помнил каждый голос, хотя уже прошло столько лет.

Эти песни, вобравшие в себя горе, тоску и надежду, все время возвращались к нему, когда ему становилось горько и безысходно. На этот раз ему приснился голос

его любимой женеше. То ли она просила проснуться, то ли поддержать песню, он не понял. Но все тело его было во власти ее зова: «Где мой брат воин, где мотает тебя судьба? Отзовись». И он проснулся со стоном, весь разбитый и раздавленный.

В окно заглядывала заря. Голова была тяжелая то ли от переживаний во сне, то ли от обильной еды на ночь.

Пока он сидел, находясь между сном и явью, в дверь кто-то сильно постучал, потом раздался голос:

— Есть кто в доме?

— Дверь открыта, заходите! — сказал Жетыбас. Акбота проснулась и начала торопливо одеваться, пригладила волосы, натянула шаль. Они привыкли, когда жили в горах, в своей хибаре, к одиночеству, никто и никогда не будил их ни свет ни заря.

Оказывается, пришел сосед, угостивший их пловом. Он был весь в грязи и в глине, будто нарочно вывалялся в канаве.

— Что случилось? — встревожился Жетыбас. — Почему ты весь в грязи?

— Ваши овцы забрались на хлопковое поле и все там повытоптали, — сказал сосед. — А я вчера пустил туда воду. Пока гонялся за ними, испортил оросительную систему. Весь летний труд, весь мой пот, все пошло насмарку. Придется пойти в суд и подать на вас жалобу.

Жетыбас смотрел на соседа в каком-то остолбенении. Тот был возмущен до предела, и ясно было, что его не остановишь. Он так суетился и размахивал руками, что шляпа его даже сползла на нос.

Жетыбас не знал, что делать и как ему отвечать. Ни в старину, ни сейчас он не слышал, чтобы соседи, у которых вышла размолвка, подавали друг на друга в суд. Он считал, что ни хозяйственные передряги, ни ссоры не должны быть выше добрососедства. Так было испокон веков в степи. И вот теперь эти несчастные пять овец грозят растоптать священные обычаи дружбы. Что тут скажешь?

— Всех твоих овец я связал проволокой, собрал свидетелей и заставил их расписаться, — сказал сосед с угрозой.

— Чтоб вас всех испепелил огонь ада! — вдруг закричал Жетыбас. — Скотина есть скотина!

Кровь ударила ему в голову, он и сам не заметил, как схватил нож и выскочил из дома.

Сосед не думал, что дело примет такой резкий оборот. О суде он сказал для красного словца, чтобы хоть как-то пронять строптивого старика. Тот никак не понимал, что держать овец в густонаселенном месте, где к тому же кругом посевы хлопка, просто немыслимо. Пора наконец старику оставить свой скот и, как все здешние люди, всерьез взяться за кетмень.

Но ничего из этого не вышло. Жетыбас будто

рассудка лишился. Он прирезал всех овец и мясо сдал в совхозную столовую.

По этому поводу было много всяких разговоров. Одни жалели Жетыбаса и говорили, мол, как это так, уважаемый человек влился в нашу среду, а мы ударили его в грудь, не захотели его понять… Это не по-людски.

Другие ворчали со злорадством: «И поделом ему, этому любителю мяса, бог его покарал».

Жетыбас никак не мог привыкнуть к своей новой жизни, к душному жаркому воздуху этой долины. Сколько бы ни гудел в доме вентилятор, сколько ни поливай водой пол, все равно было жарко и рубашка неприятно прилипала к телу.

Он выходил на крышу и часами разглядывал горные вершины, смутно маячившие в жарком мареве, пока глаза его не уставали от напряжения и не начинали слезиться. Но он продолжал неподвижно сидеть под палящими лучами солнца, дожидаясь, когда Акбота позовет его ужинать.

Как-то он сидел, по своему обычаю, на крыше, созерцая горы, когда к ним зашел активист и сказал Акботе, чтобы та посылала его на работу, поскольку и он должен внести свою лепту в общенародное движение за высокий урожай хлопка.

Надо было собираться на работу. Акбота разложила перед ним дастархан и поставила полную чашу лапши. Он поковырял вилкой в надежде наткнуться на мясо, однако вместо мяса в лапше оказалась картошка. В это время пришел Саясат, уставший и какой-то весь поблекший. Он стал говорить о хлопке, который в этом году очень хорош, и если им повезет, то обязательства по хлопку будут выполнены. Тогда Саясат прославится на весь район.

Потом он сказал, что кобыла Жетыбаса продана, и положил пачку денег перед хозяином. Тот равнодушно сунул их в карман, даже не пересчитав.

Что ему деньги? Эта кобыла была жеребой, и осенью он ждал от нее приплода. Она была племенной породы, и молоко из нее текло рекой. В такие удушливые дни, как сейчас, сидеть бы в тени да попивать кумыс. Но этому не суждено сбыться. Родственники все уши прожужжали, что сена нет, пастбища нет, конюшни нет, и поэтому от лошадей лучше избавиться. От них одна морока. В конце концов пришлось сдать любимую лошадь на мясокомбинат.

Жетыбас отодвинул от себя чашу с лапшой, вытер потный лоб и откинулся спиной к сундуку.

— Ну я побежал, — сказал Саясат. — Пойду хоть чаю напьюсь. В горле все пересохло.

Кто бы сказал, что человек может так сдать за какую-то неделю. Жетыбас посмотрел на себя в зеркало и печально покачал головой. Ничего не осталось от человека, вот что значит оказаться вдали от родной земли. Глаза смотрели тоскливо, как у обреченной на шашлык овцы.

Когда жара немного поутихла, Жетыбас взял кетмень и отправился поливать хлопковое поле. Он решил не оставаться в стороне от общего дела, чтобы не упрекали потом Саясата.