Шелковый шнурок(изд1985)
Шрифт:
— Не я один служил…
— А теперь скажи мне — сколько заплатил тебе Кара-Мустафа за Златку?
— Какую Златку? — жёлтые глаза впились в Арсена. — Я не знаю никакой Златки.
— За ту Златку, которую ты выкрал в Немирове и отвёз в Каменец… В тот же вечер, когда ты меня в яму бросил!
— Никого я не выкрадывал!
— Брешешь! Сам Юрась говорил мне об этом, когда мы с Сафар-беем — помнишь такого? — допрашивали его на Дунае. Да и Златку я освободил уже, привёз в Фастовиз самого Стамбула. Это моя жена. Она мне все рассказала…
Многогрешный
— Прости… Я не знал. Это проклятущий Юраська мне приказал… Разве мог я сам?..
Арсен брезгливо оттолкнул его и отступил назад.
— А теперь — последнее… Ты сам помог Порадовскому схватить нашего полковника Палия?
Многогрешный стоял на коленях. Его пепельная, с залысинами голова склонилась почти до земли. Плечи вздрагивали в беззвучном рыдании.
— Молчишь? Значит, и это правда? — Арсен посмотрел на казаков. — Какой приговор вынесет товариство?
На поляне наступила тишина. Слышались только лошадиное ржание да шум ветра в верхушках деревьев.
— Чего там долго думать! — воскликнул Метелица. — Этот прохвост давно заслужил петлю на шею!
— Смерть! — коротко бросил Роман
— На виселицу его, злыдня! — мрачно добавил Спыхальский.
— А ты, батько Семён? — Арсен повернулся к Палию. — Что скажешь?
Палий слез с коня, неторопливо приблизился. Многогрешный поднял было голову, глянул на него с надеждой, но сразу же отвёл взгляд, прочтя в глазах Палия ненависть и презрение.
— Что я скажу? — произнёс полковник. — Многогрешный сам уже вынес себе приговор своими позорными поступками. У него не нашлось ни единого довода в своё оправдание… Так пусть получает то, что заслужил!
— Да будет так! — сказал Арсен. — Этот человек не достоин ходить по нашей земле. Слышишь, Многогрешный? Вставай и исполняй приговор казачьего суда!
— Поми-илуйте! — взмолился Многогрешный. — Ради Христа!
— Поздно спохватился, изверг!.. Исполняй приговор! — Голос Арсена прозвучал жёстко.
Многогрешный, охая, поднялся. Вытер рукавом мокрое бледное лицо.
— Дайте мне пистолет, — прохрипел он. — Как милости прошу!
— Ты не достоин такой чести! От пули умирают воины, а предатели — в петле… Иди и выбирай верёвку. Да покрепче!
Обведя затуманенным взглядом неумолимых мрачных казаков, обступивших его со всех сторон, Многогрешный сделал несколько шагов к ближайшему коню, долго рылся в саквах.
Нашёл наконец длинную верёвку и начал дрожащими пальцами вязать петлю.
Казаки следили за ним, не проронив ни слова.
Затянув узлы у петель на обоих концах верёвки, так же медленно, вяло, как он делал все до этого, Многогрешный взгромоздился на коня.
Казаки, вскочив в седла, вновь окружили его, чтобы не сбежал.
Все продолжали молчать. Не хотели ни словом, ни делом вмешиваться в страшные приготовления. По стародавним запорожским обычаям ни один братчик не мог взять на себя позорной обязанности палача. Осуждённый к повешению запорожец должен был сам приготовить петлю, сам выбрать ветку, завязать на ней верёвку, подъехать верхом и, накинув петлю на шею, ногами ударить коня под бока…
Многогрешный долго приглядывался к веткам. Выбрал самую крепкую, перекинул через неё конец верёвки, затянул одну петлю…
Но тут силы изменили ему. Он повалился на гриву коня и зарыдал.
— Братчики, милые, простите, смилуйтесь! Хотя бы пристрелите!..
Вид его был жалок. Вздрагивая всем телом, размазывая слезы по грязному лицу, он скулил:
— Братчи-ики-и-и!..
— Будет тебе петь лазаря, скотина! — прикрикнул Метелица. — Сам знаешь, что никто не захочет поганить руки о такую тварь, как ты! Стань хоть в последнюю свою минуту человеком, умри как подобает!
Многогрешный застыл в смертельном ужасе, но вдруг засуетился, заспешил, судорожно поправляя зачем-то на себе одежду…
Потом одним махом накинул на шею петлю и сильно ударил коня ногами…
9
В комнате сидели пятеро: Палий, Арсен Звенигора, Роман Воинов, Яцько и Семашко. На столе перед полковником лежал свёрнутый свиток бумаги.
Палий пригладил рукой густые волосы, обвёл взглядом присутствующих.
— Друзья мои, — произнёс он торжественно, — вы слышали, что я написал в Москву, правительнице Софии, и в Батурин, гетману Самойловичу… Считал и считаю, что поступаю правильно, ибо лишь от Москвы мы получали и получаем помощь во время лихолетья, опустошающего нашу землю. Вот и недавно, когда я по милости Яблоновского сидел в каземате, из Киева от воеводы Шереметьева прибыли в Фастов два обоза с харчами и оружием… Без этой помощи ни мы в Фастове, ни Самусь в Богуславе, ни Искра в Корсуни и Абазин в Немирове не смогли бы продержаться и года…
— Правильно, батько, — сказал Арсен.
— Остаётся препроводить эти письма по назначению. Кому-то нужно ехать, сынки мои… в Москву!..
— Кому же, как не нам с Романом. Не так ли, Роман? — обратился Арсен к побратиму.
— Правда твоя, — ответил тот.
Но тут поднялся молодой Семашко. Был он, как и мать, чернявый, красивый, с быстрым взглядом тёмных глаз.
— Нет, батько, — горячо возразил он. — На долю Арсена и Романа и так выпало немало тяжких дорог. Пора и меру знать! Мы с Яцьком только вступаем на одну из них… Так пускай это будет для нас первым испытанием. Верь — не подведём…
Палий любил Семашко, как родного сына. И сейчас любовался его красотой, радовался, видя решительность, зрелую отвагу, которой дышала вся его молодецкая стать. Полковник не сомневался в нем.
Он перевёл взгляд на Яцько. Этот голубоглазый, белокурый парень более хрупок на вид — выдержит ли?
— Как ты, Яцько?
У того загорелись глаза.
— Дозволь, батько! Сделаем как надо… Пора и нам начинать!
Они стояли рядом, юные, сильные, полные жажды действовать, и с надеждой смотрели на полковника.