Шепот звезд
Шрифт:
– Что такое бестия?
– Зверь. Перешло, кажется, из семинарского жаргона - латынь.
– До хрена знаешь!
– Я против тебя одноклеточное животное. Впрочем, женщина должна быть умнее мужчины - иначе не выживет. И в животном мире самки и умнее, и благороднее. Ты - великая мастерица прикидываться дурочкой.
– Если не умеешь молотить под дуру - не выживешь. И мужчины любят дур больше, чем умных. И вообще, ничто так не молодит женщину, как глупость.
– Но высший класс, если умная молотит под дуру, чтобы мужчина на ее фоне чувствовал себя мудрецом. Все-таки женщина - хранительница очага. И в животном мире мамка кидается грудью защищать гнездо, а папка только кричит из безопасного места... Познакомь со своим отцом, - сказал он без всякого перехода.
– Опасно.
– Кому опасно?
– Боюсь, не захочет.
– Почему? Обижен на меня?
– Он не захочет усложнять тебе жизнь.
– Чем он может усложнить мою жизнь? Взаймы, что ли, попросит?
– Нет, он сам тебе может дать взаймы без отдачи... Тут другое: вдруг попадется? Мы с ним говорили об этом. Он гордится тобой и как-то по-своему любит.
– Что за вздор! Он что, бизнесмен?
– Бери выше.
– Министр? Член Думы?
– Выше.
– Президент?
– Нет, он честнее: он честный вор.
Николай Иваныч растерялся: разговор с Серафимовной сопровождался сюрпризами - один смешнее другого.
– Есть такие?
– Вообще, он - прошляк.
– Как мой отец мог его знать?
– Он его и не знал - он возил на самолете зэков.
– Интересно... девки пляшут... Почему он не сказал тебе раньше, что он твой отец?
– Не хотел усложнять мою жизнь.
– Вот и познакомь. Меня нисколько не смущает его профессия. Можно ли считать кого-то вором, если воры - первые люди государства?
– Вообще, он авторитет, хотя и прошляк. С ним считаются и советуются. Но пусть тебя это не волнует и не интересует. Ты ничего не слышал, и твоя хата с краю.
– Ничего не знаю. Даже не знаю, кто из Сени сделал дурачка.
– Меньше знаешь - крепче спишь.
– Согласен. Видишь, у нас с тобой кругом сплошное согласие. И еще. Друзья отца не знают, что ты выкинула фортель и ушла. Пусть не знают.
– А консерваторка?
– Побольше слушай всякие сплетни. Сама подумай: зачем консерваторке технарь? Соображать надо!
– Понятно. Настоящий мужчина будет отказываться, даже если жена застанет его в койке с голой девой. Он будет со слезой в голосе убеждать, что "ничего не было" и он вообще никак не может понять, откуда взялась эта телка в его кровати.
– Не было ничего!
– сказал он и поглядел на жену честными глазами.- А Соньке плюнь в морду.
– Ей хватает удовольствий и без моего плевка.
– Погоди, дорогая. А Валюха? Она знает, от кого ты понесла?
– Нет. И про тебя она ничего не знает и не узнает. Зачем ей знать лишнее?
– Я думаю... Батька догадался. Оттого и ушел из дому. А потом устремился на подвиги. В героические тридцатые многие удирали от жен, любовниц и проблем совершать подвиги во славу Отечества.
– В темноте все кошки серы. А если у него и были какие-то сомнения, то теперь это не имеет значения.
– В самом деле. Говоря по правде, я считал тебя дурой после того, как ты в Тунисе перессорилась со всеми посольскими бабами.
– Для меня это был урок.
– Все! Ставим точку! Замыто!
Серафимовна (Борисовна) печально опустила свою хорошенькую и всегда аккуратно прибранную головку и о чем-то задумалась.
– Может, ты и прав.
Глава десятая
Наугад вытянул листок, исписанный крупным детским почерком, но, сколько ни вглядывался в этот трогательный своей детскостью почерк, не понимал ни слова.
– Почему, почему не послушался "негра" и не записывал рассказы стариков?
– заговорил он вслух, переживая наплыв запоздалого раскаяния.
– Я даже не знал, как он спасал англичан... Теперь этого никто не расскажет свидетели отошли, - он вспомнил отпевание, - в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание, всякое согрешение, содеянное им словом, или делом, или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог, прости: яко несть человек, иже жив будет, и не согрешит... Ах, какие слова!
Он присмотрелся к исписанному листку, и вдруг до него дошел смысл верхней строки:
"Сыну моему Николаю..."
– О Боже!
– вырвалось у него.
– Оттуда, что ли?
Он принялся читать шепотом послание:
Сынок, тебе тридцать семь лет,
Потому, дорогой сынок, шлю тебе горячий привет.
Время точно бег жизни считает,
Ярко вижу в этой твоей жизни свет,
Он весь твой путь лучами освещает.
Прими мои поздравления,
В них мои радости и все тревоги,
А твой труд - времени веление
Народом отстоять мир и державу.
Здоровья и бодрости желаю,
Сил в работе, молодости на века,
Тебя бойцом и сыном знаю,
Как ярка делами жизни река.
Обнимаю - отец,
Будь молодец.
Взгляд Николая Иваныча упал на деревянную ученическую ручку с 86 пером, каких теперь, наверное, и в природе не существует. Отец писал, макая в чернильницу-непроливайку - такие также исчезли в вечности, как и героические тридцатые.
И вдруг его глаза наполнились слезами, он уронил голову на стол:
– Отец, отец, как я перед тобой виноват!