Шепот звезд
Шрифт:
– Бог все видит. Нельзя ему было цеплять...
– Серафимовна решила, что разумнее будет, если она промолчит: кто много говорит, тот и проговаривается.
– Еще одна смешная история, - заговорил Николай Иваныч.
– Не знаю, слышала ли. Соньку затопило. Прибежала ко мне, просила хороших слесарей. Я ей говорю: "У меня не хорошие, а очень хорошие слесаря, но... не по этой части". Она мне: "Как вы ненавидите нас!" - "Вы со мной стали говорить на "вы"!" Она считает, что ей это подстроили: во всем доме система в порядке, а у нее все трубы вдруг полетели. Но следов злоумышленник не оставил никаких. Есть Бог - и не спорь.
– Не спорю. Это Бог-Отец.
– Старухе и помыться нельзя: отключена секция, меняют трубы, пьяные сантехники наживаются. Ей пришлось тряхнуть своей мошной с зеленью.
– Что ж, раньше другие были в подобном положении, а она вся в белом, пусть почувствует, каково быть как все. Ладно. Прощевай. Надеюсь, будешь счастлив со своей консерваторкой - она тебе чего-нибудь на фортепьянах сбацает.
– Ты о чем?
Серафимовна сделала вид, будто играет на фортепьяно, тряся патлами и изнывая в творческом экстазе.
– Ладно. Увидимся, - сказал он, понимая, что жена в игриво-ехидном настроении.
– На том свете, - буркнула Серафимовна.
Пошла прочь, подняла руку над головой, пошевелила пальцами.
Села на скамейку у пруда с утками и задумалась. Ей было о чем думать. Совсем недавно выяснилось, что она никакая не Серафимовна, а Борисовна. Но это известие и известие о том, что Иван Ильич на льду (ей в голову не могло прийти, что старик в опасности, а обвиняла мужа в предательстве единственно ради выхода своим чувствам), были ничто перед главным событием, которое перекрывало все остальное: врач сказал, что она в интересном положении и беременность развивается нормально.
Как Колька не заметил рыжих пятен на ее лице? А-а, он ни хрена в этом не понимает.
Глава пятая
– Авантюристы, разгильдяи, самоубийцы!
– бушевал Николай Иваныч в своем кабинете в присутствии единственной слушательницы и зрительницы - секретарши Нины.
– Могли угробиться!
– Победителей не судят, - улыбнулась Нина.
– Рано называть их победителями. Взлететь-то взлетели, а как сядут? Летели бы хоть с выпущенными шасси... Знаешь ли, что после самых незначительных работ на шасси самолет положено вывешивать на подъемниках и проверять?
– Там не было подъемников.
– Сама знаешь, что такое русский ГОСТ; без подгонки никакая деталька не встанет на место, надо подгонять.
– Передали, что расчетное время прибытия через четырнадцать часов, сказала Нина.
– Я останусь здесь. Не впервой.
Как раз по телевизору, включенному по случаю позднего времени, выступал усатый, ломающий из себя интеллектуала диктор.
– Прости нас, Сеня, что мы еще живы, а враг гуляет на свободе, но...
Николай Иваныч убрал громкость.
– Они потеряли всякое представление о приличии, - пояснил он.
– Одного не пойму, - заговорила Нина.
– Когда "их Сеня" публично оскорбил Ивана Ильича и Махоткина, людей, которым многие были обязаны жизнью и вообще, - полное молчание. А тут "их Сеня" - национальный герой. Ведь он натуральный вор. Откуда у обыкновенного человека такие деньги в коробке из-под обуви?
– Не задавай детских вопросов.
В девять вечера зазвонил телефон, Нина спросила:
– Вы на месте?
Он кивнул и взял трубку:
– Крестинин слушает.
– Эт-то С-самолет Ив-ваныч?
– спросил женский голос, который мог принадлежать только Одессе.
– Я пьяна, как фортепьяна!
– Ну, вылетел борт, я знаю. И знаю расчетное время прибытия. Доложите обстановку и погоду по трассе...
– Что ты плетешь, черт тебя возьми! Какая еще погода по трассе? Какой борт? Это Одесса!
– Знаю и это!
– Николай Иваныч чувствовал, что Нина стоит за спиной и слушает.
– Как бы не пришлось мне кое-кого послать на... то есть в Херсон... за агрегатом четыреста шестьдесят девять.
– Слушай, ты, С-самолетина! Я тебя хочу видеть. Понял? И не смей меня посылать на Херсон! Бери машину и приезжай ко мне. Немедленно.
– Не вижу в данный момент необходимости в своем личном присутствии на расследовании этого летного происшествия, - сказал он.
– Нет, необходимость есть. И самая настоятельная. Если не приедешь, я разнесу вдребезги телефонную будку - ведь я звоню из будки. И тогда меня возьмут в вытрезвитель, а я - ба-альшой, понимаешь, начальник, возглавляю департамент.
– Может, через ДСУ?
– А-а, рядом жена или сослуживцы? Так я поняла?
– Ход ваших мыслей абсолютно правилен, но я...
– Молчи, Самолетная твоя морда! Жду, как соловей лета.
– Объясните, что случилось. Неужели...
– Хватит допрашивать. Немедленно приезжай. Я такое натворю, что...
– Хорошо. Выезжаю. И пусть четыреста шестьдесят девятый будет на месте. Только сделайте отбортовку...
– Я тебе сейчас сделаю отбортовку!
Он бросил трубку.
"Во стерва!
– выругался он.
– "Большой начальник"! Знаем этих чиновников от искусства! Всю жизнь занимаются судьбами того, в чем не соображают! Консерваторка! "Пьяна, как фортепьяна!""
– Поезжайте, Нина, домой, - сказал Николай Иваныч.
– Впрочем, сейчас поздно. Возьму тачку и подброшу вас до дома.
Нина поглядела на него с верой, надеждой, любовью.
Он ехал в такси и мысленно возмущался.
"У нее, видите ли, образовалось окно! Она, видите ли, расслабилась! Она гусарит. Балаболка от культуры! Она обращается со мной как с какой-то шлюхой! Вызвала - и я должен лететь в любую точку географии! Она делает из меня бабу! Нет, не бабу, а шлюху. А на мне такая ответственность! Но она об этом и знать не хочет. Я для нее "бой-фрэнд"! Отлупить ее, что ли? Подъехать, ни слова не говоря, отлупить и на этом же автомобиле уехать?.. Это я ее должен высвистывать в удобное для меня время, а не она..."