Шепот звезд
Шрифт:
– Закатывает истерику или показывает презрение.
– И все у них в ажуре, на кривых оглоблях к таким не подъедешь. Знаю таких. Воруют, гадят, а все чисто. И все знают, что негодяи, а они и сами не скрывают этого.
Борис Борисычу, казалось, доставляло удовольствие говорить с Серафимовной - неважно о чем.
– Она как в крепости. Ее тронуть - себе дороже будет.
– Может, ее... того?
– Борис Борисыч засвистел.
– Воздух свежее будет.
– Ладно шутить!
– отмахнулась Серафимовна.
– А я тебе говорю: за базар надо отвечать... Однажды прочитал книжкукент дал - называется "Преступление и наказание". Чуть со смеху не умер обхохотался.
– Чего там смешного?
– Там один малый грохнул старуху. Старуха, замечу, омерзительнейшаякак твоя Сонька. И потом шестьсот страниц мучился, переживал. А чего страдать? Для меня удушить такую Соньку - что муху прихлопнуть. И в голове об ней ни малейшей мысли.
– Уж не хочешь ли ты взять Соньку на гоп-стоп?
– Дело пустячное. Дай адресок и фотку, чтоб путаницы не вышло.
– Ну ты даешь!
– Вообще-то я ее видел. Ее ни с кем не спутаешь. Разве что с Боннэр.
– Как ты это сделаешь?
– Не твое дело.
Серафимовна положила руку на плечо Борис Борисыча и горячо заговорила, ее при этом разбирал смех:
– Слушай, отец родной! Я грех на душу брать на хочу - хватает грехов. Но не хочу, чтобы она считала всех нас придурками, которые не способны ей ничем ответить. Из страха. Она ведь и в гробу сделает кому-нибудь гадость. Не сможешь ли ты испортить ей сантехнику? Ну, чтоб в дерьме захлебнулась? А то она всю жизнь сплошь в белом.
– Трубопроводы?
– Вот именно! Тогда она займется наконец делом - у нее не будет времени гадить другим. Понимаешь?
– Какой у нее этаж?
– Первый с решетками.
– Вечно ты мне усложняешь жизнь, - вздохнул Борис Борисыч.
– Придется изучать сантехнику, собирать инструмент... Надо, наверное, сделать так, чтобы полетели трубы, замурованные в стены. Тогда придется и стены долбить.
– Так, так!
– обрадовалась Серафимовна.
– Тебя будут благодарить тысячи людей. Нет, миллионы!
– Надо разработать операцию. Я часто разрабатывал операции. Моя башка много стоит! И еще. Дай-ка адресок этого Сени.
– Хочешь поговорить с ним?
– Посоветую, что надо старших уважать.
Серафимовна написала адрес и телефон.
Борис Борисыч поглядел на бумажку, потом щелкнул зажигалкой.
– Ну ты даешь! Как шпион, - восхитилась Серафимовна.
– Без меня вам никакого житья не дадут. А может, Соньку твою того?спросил Борис Борисыч с надеждой в голосе.
– Это проще. И хлопот меньше. Одна маленькая веревочка.
– Нет, нет!
– горячо возразила Серафимовна.
– Пусть поплавает в дерьме.
– Озорница ты моя!
– пустил Борис Борисыч добрую отеческую улыбку в сторону Серафимовны.
Борис Борисыч был "прошляк" - давно ушел в тину. Некоторые считали, что он - "гнутый", то есть, вор сломленный. Но с начала так называемой перестройки, когда только ленивые не крали и не грабили, он вышел на свет Божий и стал потихоньку осматриваться. Пришел к выводу, что главное ворье в наше время - вчерашние учителя марксизма-ленинизма и секретари, начиная с первого. Но третьи - злее: им в свое время недодали. То есть большевички перестали косить под "ум, честь и совесть" и занялись тем, к чему имели призвание - к крутому криминалу, к которому стремились и ранее.
Борис Борисыч терпеть не мог беспредельщиков, чьи хари мелькали на экране телевизора, которым они безраздельно владели. А сколько их вне телевизора?
Эх, организовать бы бригаду! Впрочем, говорят, уже имеется бригада из афганцев и чеченцев, которые занялись беспредельщиками. В том числе и виновными в развязывании войн.
* * *
Показалась полоса, перехваченная снежными передувами и занятая полузанесенным самолетом с опущенной плоскостью и вывернутой ногой.
Авиатехники и слесаря торопливо возводили из привезенного бруса сруб под шаровой опорой крыла для домкрата.
Махоткин подумал: "Понятно. Домкратом будут приподнимать плоскость и подсовывать все новые и новые брусья. А на Западе давным-давно придуманы надувные подъемники, которые ничего не весят. Ладно. Ничего".
Он решил оставить свою иронию, за которую успел отсидеть четырнадцать лет. Хотя теперь полная свобода говорить все, что взбредет в голову. Но не дай Бог коснуться серьезного.
Иван Ильич попросил тракториста начать подготовку взлетной полосы.
– Не рановато?
– возразил тот по привычке тянуть выполнение любого "ценного указания", так как у нас семь пятниц на неделе.
– В самый раз. Срыть и разгладить то, что намело.
– Иван Ильич ткнул ногой снежный передув.
"Похоже, что сразу полетим", - подумал Махоткин.
Сам Иван Ильич нырнул в гондолу шасси, где уже пребывали техники и слесаря. Слышались грохот и слова, не предназначенные для женского уха. Впрочем, женщин здесь и не было.
– А ты чего стоишь?
– спросил Иван Ильич второго пилота, который бдительно охранял сумку Махоткина.
– Сумку брось в кабину, а сам отыщи штурмана. Пусть берет погоду по трассе и уточняет заправку.
– Слушаюсь.
– А ты чего? Принимайся разжигать печку, грей моторы, а один рукав в кабину.
– Не рано?
– В самый раз. Гляди, сколько снега набило под капоты.
Махоткин усмехнулся тому, что Иван Ильич никому не дает стоять без дела; даже "науке" - доктору и лауреату, оказавшемуся среди зрителей, выдал шланг и показал, как надо сбивать сосульки, наросшие на кромку крыла.
– А ты, - обратился он к Махоткину, - иди в кабину. Там будет тепло. И отдохни перед вылетом.