Шепот звезд
Шрифт:
У самой воды Махоткин подорвал машину (кажется, на малой скорости) и дал команду:
– Убрать шасси!
– Есть убрать шасси!
– отозвался Иван Ильич и нажал тумблер.
И только после того, когда загудели моторы и щелкнули замки, до него дошло, что делать этого не следовало. Но шасси соскочили с замков, и делать что-либо теперь было поздно. Однако ноги встали на замки убранного положения, створки с легким хлопком закрылись, загорелись лампочки.
– Шасси убраны, - доложил он.
– Красные лампочки горят!
–
– Доверните на полградуса вправо, - уточнил курс штурман.
– Есть!
– Ой-ёй-ёй! Что же это мы, Ваня, с тобой наделали!
– укоризненно покачал головой Махоткин. С его лица ручьями катил пот.
Иван Ильич подал ему платок и предупредил:
– Не свежий.
Махоткин пренебрег предупреждением и, сняв гарнитур, вытер лоб, нос, потом брови.
– Какой пример мы показываем молодежи!
– продолжал Махоткин "мучиться" угрызениями совести.
– Ведь мы давно списаны по здоровью. Как нам не стыдно!
– Да, нарушение... это... Взлетел не хреново, но подорвал на малой скорости.
– Врешь, Ваня. Нормально я подорвал, да и некуда было дальше разгоняться.
– Товарищ командир!
– испуганно заговорил радист, придя наконец в себя.
– Ваши слова идут в эфир!
– Да? Ой, как плохо! Что же мы, Ваня, будем делать с тобой? Мы наговорили на четырнадцать лет! Не дают поговорить.
Махоткин снял гарнитур, повесил на штурвал и сказал второму пилоту:
– Делай все, как учили, а я временно устраняюсь.
Заняли эшелон, взяли курс, стали на автопилот, второй пилот расслабился.
– Что же теперь будет?
– спросил он.
– Мы командира оставили на льду!
– Думаю, он не очень рвался лететь, - улыбнулся Махоткин.
– Как вы думаете, мне за это вклеют?
– Вклеют, будь спокоен, - пообещал Махоткин.
– По первое число.
Никто никогда не видел его в таком веселом расположении духа.
– А-а, ничего!
– отмахнулся второй пилот.
– Зато летал с Махоткиным.
– Ты еще скажи, что летал с Громовым. Не поверят. Я отлетался в конце тридцатых, когда тебя на свете не было.
– Но... но...
– Об остальном молчание, друг мой. История авиации не должна знать о наших с тобой безобразиях.
– Что ж, буду молчать. Но поверят, что таскал вашу сумку?
– Если будешь очень убедителен. Жалко, что стюарда оставили, - сейчас бы он нам чаю подал и хлебца.
– Могу... это... знаю, как включать, - забасил Иван Ильич.
– Эх, Иван Ильич, - улыбнулся Махоткин.
– Что бы мы без тебя делали! Ну, ступай. За приборами контроля работы двигателей слежу. Нравишься мне ты, Иван Ильич, вот и все.
– В самом деле, буду молчать, - сказал второй пилот.
– Если скажу, что был вторым пилотом у Махоткина, скажут, что у меня мания величия.
– И об этом случае... Ну, что я показывал дурной пример молодежи, никому не рассказывай. Что здесь было? Говори так. Ты запустил двигатели и ждал своего любимого командира, а он, бедняжка, не мог пробиться сквозь разводья. Он бегал по берегу образовавшейся реки, ломал руки, плакал... И ты вынужден был взлетать, чтобы спасти технику. Что-то Иван Ильич застрял. Что с ним? Прилег отдохнуть? Что ж, это хорошо. Сколько он не спал по-человечески? Не могу сосчитать.
Глава четвертая
В воскресенье Николай Иваныч увидел на рынке Серафимовну - та хотела скрыться, но он нагнал ее.
– Чего бегаешь?
– спросил он.
– Ты ведь заметила меня.
– Вот еще!
– Читала газеты?
– спросил он.
– Что такое?
– Ты что, ни газет не читаешь, ни ящик не смотришь?
– Смотрю иногда...
– Оказывается, Бог есть.
– Раньше сомневался?
– Гаденыш Сеня наказан. Из мелкого газетного пачкуна его превратили в безобидного смешного дурачка.
– Неужели?
– удивилась Серафимовна.
– Может, Иван Ильич? Он если ударит, то станешь дурачком.
– Ты что, не знаешь разве, что он на льду? У него алиби.
– Выходит, что ты все-таки отправил его в эскадрилью, - печально вздохнула Серафимовна.
– Ну ты даешь!
– Ты о чем?
– Сам говорил, что это гробовой вариант.
– Я не отправлял - он сам отправился.
– Ты кому уши трешь? Ты мог запретить. То есть не разрешить.
– Я отбил радиограмму с запретом поднимать самолет в воздух - там в самом деле вариант хреноватый.
– Растолкуй мне, дуре.
– А-а, это долго объяснять.
– Можешь не объяснять. И ежику понятно, что ты подставил отца. Из ревности подставил.
– Дурища! Как я мог его подставить?
– рассердился Николай Иваныч, чувствуя, что в словах жены правда, которую он скрывал и от самого себя.
– Сам знаешь, что подставил. И не коси под дурачка. Ты его отправил на гибель из-за меня. Тоже мне дуэль! Нет в этой дуэли благородства. Дантес ты, вот и все! Слушай побольше сплетни! Я знаю, откуда все пошло, - от Соньки.
– Ты про что?
– спросил он, смутившись.
– Ну тебя в болото! Я дурища, а понимаю твои коварные замыслы. Твой отец ни в чем не виноват. Ни перед тобой, ни перед Богом. Запиши это.
– Не говори чепухи. Нашла Дантеса, умная голова! Да, на ледовой базе трудно, но он не боится трудностей. Он привык их преодолевать... Но все-таки кто из Сени сделал дурачка? В газетах и по ящику такой нефильтрованный базар поднялся!
– воспользовался он лексикой бараков.
– Перечисляют убитых журналистов, борцов будто бы за правду, а у каждого в кармане грубая зелень на мелкие расходы. Теперь из Сени лепят образ национального героя. И в памяти народной благодаря усилиям телевизионщиков останется его задорно-дебильная ухмылка. Кто его наказал? Любопытно.