Шёпот
Шрифт:
Бойся. Я так люблю эту эмоцию. Впилась тонкими пальцами в кору. До боли. Вижу, как белеют костяшки. Зажмурилась, наверное. Уткнулась лбом в ствол и принялась шептать что-то. Интересно… и жарко. Черт! Как же печет внутри. Глянула через плечо, неуверенно развернулась, но шептать не перестала.
Я все понял, не горячись. Вздернула подбородок, а губы дрожат. Почти у самых моих клыков дрожат. Как же вкусно…
Легкая темная дымка… и все. Просто вот так вот категорично: ВСЕ! Легкий порыв ветра – и даже ее не осталось. Зверь исчез в одно мгновение, будто марево или наваждение. Ноги подкосились, и я совершенно нелицеприятным способом плюхнулась на задницу. Наверное, стала седая или полысела от пережитого. Покосилась недоверчиво на косу, взяла в руку. Нет такая же, как была: толстая, темная с легкой рыжинкой. Перегруженная страхом, я устало откинула голову и зажмурилась.
Уж лучше снова оказаться в клинике, с устойчивым безразличием смотреть на себя со стороны, понимать, что жизни больше нет, чем вот так вот… Я искренне хотела оказаться сейчас среди желтых стен и широких коридоров. Открыла глаза … и увидела тропку, чуть заметную среди хвойного опада. Твою мать! Огромный волк гонял меня по лесу для того, чтобы я нашла тропинку в городище?!!
Глава 9
Небольшое усилие и – он знал – перед напуганной девчонкой останется лишь быстро рассеивающаяся чёрная дымка. Глаза из стеклянных и отсутствующих вновь стали живыми. Уставшим взглядом он обвел комнату. Мрак кабинета обычно помогал сосредоточиться, но теперь давил. Мужчина встал из кресла. На ходу расстегивая жилет и верхние пуговицы на рубашке, дернул толстый золоченый шнурок. Тяжелые бархатные портьеры разъехались в стороны, пропуская лучи яркого послеполуденного солнца. Распахнув двери, он вышел на широкий балкон с толстой каменной балюстрадой.
Внутри ещё пекло. Сильна чертовка… Он закрыл глаза, в который раз за сегодня заставляя себя сосредоточиться, положил ладонь на грудь. Вскоре сильное, но беспорядочное биение приобрело спокойный ровный ритм, болевые ощущения у сердца прошли. Ноги слегка подрагивали. Он ненавидел слабость, ибо казался себе слишком уязвимым в такие минуты. Но усталость после перехода брала своё. Кроме того, применять силу на расстоянии, материализуя ипостась, когда реальное тело находилось так далеко, всегда отнимало слишком много энергии. А силы хоть и велики, но небезграничны.
Он устал. Сжав пальцами виски, пытался унять головную боль. Слишком устал – голова просто раскалывалась. Он мог очень многое, но вот справляться с откатами силы, так и не научился. Чувство пустоты, усталости такой, что подкашиваются ноги… Мужчина знал, что все это проходящее. Немного времени – и истощённый напряжением организм восстановится, а неприятные ощущения пройдут. Но вот головная боль… Это, да. Хорошо, если к ночи отпустит.
Уперся ладонями в перила и тяжело вздохнул.
Как они нашли ее? Тем более что девчонка уходила за барьер, и даже он, Тарон Волк, не мог чувствовать её? След оборвался в избе у болота и таял с каждой минутой. Мужчина внутренне сжался, вспоминая, как отчаялся тогда. Но каким-то образом девчонка заставила себя вернуться. Неужели и вправду настолько сильна, что может позволить себе гулять за барьер и обратно, когда ей вздумается? Что ж, если это действительно так, на что он искренне надеялся, это только на пользу. Об обратной стороне её силы мужчина старался не думать.
Даже отсюда, с балкона он чувствовал звенящую тишину замка. Она сжалась в углах, гулких безлюдных коридорах, глуша тонкий слух отсутствием звуков … жизни. Как же он тосковал по тем временам, когда все было иначе…
За что мне все это? Он подошёл к низкому резному столику и налил в кубок медового хмеля, настоянного на луговых травах и липовом цвете, очень надеясь на то, что крепкий напиток снимет головную боль.
Корни этого безумия скрыты в тех годах, когда его отец, ещё полный сил князь Олаф сделал непростительно большую глупость. В окрестных лесах всегда водилось много волков, но в определённый период они расплодились так сильно, что очень часто охотники стали не возвращаться домой, а маленьких детей звери утаскивали прямо из колыбели. Потому была установлена новая традиция: ежегодная "волчья охота", когда кровожадное зверье нещадно истреблялось в лесах.
К слову сказать, через пару лет ситуация улучшилась. Не настолько, конечно, чтобы отпускать в лес детей, но волки перестали нападать на селения, и княжество вздохнуло свободней.
Олаф очень любил охоту, считая её единственно ярким развлечением, в плену азарта мог загонять зверя с утра до самого вечера. И только сгущающаяся темнота в лесу могла заставить его отступиться от выслеживания добычи. На одной из таких охот князь с несколькими друзьями напали на след волчицы и стали загонять её. После многократных неудачных попыток разгоряченный азартом Олаф все–таки ранил её стрелой, но зверю удалось скрыться в плотном подлеске. Пришлось оставить лошадей и, продираясь сквозь заросли, выискивать кровавые следы. Долго петляя по лесу и пропуская мимо ушей брань давно уставших друзей, князь, наконец то вышел к своему трофею.
Волчица лежала на земле и еле слышно поскуливала. Тяжело вздымались от хриплого дыхания бока. А в умных глазах было столько боли и страдания, что жёсткий сердцем князь невольно проникся и пожалел лесное создание. Выхватив длинный охотничий нож, пошёл к волчице. На мгновение ему показалось, что в глазах зверя мелькнуло понимание и … ОДОБРЕНИЕ?
Она не сопротивлялась, только глухо рыкнула, когда Олаф, успокаивая, положил ей руку на загривок. Зажав шерсть в кулаке, слегка потянул, заставляя откинуть голову. Острое лезвие сделало своё дело – открыло глубокую рану, из которой тут же сильными толчками хлынула кровь. Волчица дернула лапами, напряглась. Но мужчина легонько прижал её к земле. Зверь внезапно изогнулся и грызанул князя за руку. Князь отпрянул с шипением и готовыми сорваться ругательствами. Ладонь была прокушена с двух сторон и сочилась кровью.
Волчица, затихнув навсегда, смотрела на него застывшими, удивительно красивыми глазами. Ни оскала, ни злобы – она УЛЫБАЛАСЬ.
Олаф потребовал немедленной перевязки. Вопреки обычаю, запретил снимать шкуру. Неожиданно для себя и тех, кто был рядом, сам вырыл яму и закопал волчицу.
Вскоре, у много лет бездетного князя появился ребёнок. Княгиня родила здорового крепкого мальчика с черными пронзительными глазками. Олаф был счастлив: сколько быков, сколько белых овец пролили кровь на жертвенный алтарь Ярилы! Князь даже закрыл глаза на тонкую полоску волчьей шерсти на затылке ребёнка.
Прошло несколько лет. Княжич рос крепким и подвижным. Сложный характер, поступки, порой, не по возрасту, вкупе с несвойственной ребёнку силой говорили о том, что Олаф – отец будущего воина и сильного лидера. Но кое–что все–таки очень беспокоило князя. Бесчисленное количество раз мужчина вспоминал случай с волчицей, и понимал, что только дурак не свяжет это происшествие с тем, каким родился его сын.
То, что ребёнок отличается от других детей, не было видно разве что слепому. Слишком сильный, слишком развитый для своего возраста он удивлял тем, что слышал слишком тонко, чувствовал запахи, которые никто не замечал, в скорости и реакции мог соперничать со взрослыми. Кто-то говорил, что способности княжича -то великое благословение Ярилы и Велеса. Но Олаф знал, что это – посмертный дар убитой им волчицы. И чем этот дар обернётся для его ребёнка и наследника – благословением или проклятьем?– мужчина не мог ответить. Но вскоре случай показал маявшемуся в тревоге князю судьбу его единственного сына.
Ночью в замке было слишком тихо. И тишина казалась мужчине тяжёлой, слишком настороженной. Он устал, но тревога гнала сон. Олаф сидел в каминном зале и, глядя на давно остывшие угли, вспоминал прошедший день…
Тарону исполнилось десять. Он возмужал настолько, что на тренировочной площадке разбрасывал широких в плечах воинов, как тряпичных кукол. По поводу десятилетия сына в замке был устроен пир, приглашены самые близкие друзья, организованы увеселения. Тарон был рад и возбужден, искренне радовался и принимал здравницы в свой адрес. Княгиня через слезы умиления и гордости глядела на своего сильного и красивого сына, как он по–детски счастлив и с интересом смотрит и на акробатов, и на состязания воинов, и на плясуний, как благодарит за любимые кушанья, в избытке выставленные на столах.