Шёпот
Шрифт:
Но в один миг семейная идиллия была нарушена. Тарон, уловив перемену в настроении родителей, сразу обратил внимание на прибывших посреди пира гостей. Обманчиво приветливые улыбки и дружеские объятия. Княжич чувствовал угрозу от этих людей и … фальшь. Слышал, как у отца колотится сердце, замирая в тревоге. Но как истинный князь Олаф радушно пригласил новых гостей за стол, ничем не выдав своего состояния.
Те, оставив при себе лишь короткие ножи, а все остальное доверив на попечение слуг, обменялись с хозяином присущими моменту фразами и, приняв хмельную здравницу, сели за дубовый стол по левую руку от князя.
Олаф видел, какие настороженные и недвусмысленные взгляды бросают Ловчие на Тарона, как тихо переговариваются между собой, пряча озабоченные лица и сгоняя с них напряжение, едва замечали, что князь наблюдает за ними.
Мужчина знал, что все это значит. Знал, что кроется в их напряженных жестах, во внешне вежливых церемониальных ответах, в застольной беседе, в том, как они следили за передвижениями княжича по пиршественной зале. Охотники видели силу, причем темную и в большом количестве, и это красноречиво сквозило в их взглядах. Вот зачем они здесь.
Ловчие были тем родом, который защищал долину от тёмных и нечисти. В своё время такого добра немало водилось за холмами и в окрестных лесах. Охотники, обладая особым зрением и восприятием, мгновенно угадывали наличие даже капли силы. Когда в долине рождался ребёнок – неважно в семье фермера, ремесленника или в дальних южных селениях у старообрядцев – к младенцу звали ловчего, чтобы тот посмотрел ребёнка. Если в новорожденном были зачатки искры, светлого начала, то семья переезжала в род целителей. Это считалось очень почетным. Такую семью уважали, одаривали. Ребёнок рос и, освоив необходимые навыки, становился полноправным целителем.
Если же у младенца видели тёмные задатки, Ловчий забирал у ребенка силу, а семье больше не разрешалось иметь детей. Обряд отнятия был очень болезненным как для охотника, так и для носителя. И чем больше у ребенка силы, тем больше была вероятность того, что он не выживет после обряда. Часто родители скрывали рождение таких детей, чем нарушали предписанный строгий закон.
Раньше в долине было больше силы. Дети рождались с ней довольно часто. Но постепенно искра, как и тёмное начало, стали вырождаться, теряясь в следующих поколениях, рассеивалась крупицами такими мелкими, что порой Ловчим, жадным до силы нечего было отбирать. В селениях целителей все меньше становилось тех, кто нес в себе искру с рождения. В последнее время знания стали передаваться через опыт, а не кровь. А уж рождение чистокровного светлого или тёмного ребёнка с большими способностями стало настолько редким явлением, что Ловчие скулили от боли, когда с непривычки забирали силу у малышей.
В своё время княгиня запретила показывать дитя Ловчим, ибо чувствовала сердцем, кого родила. Боялась, что обряд отнятия вместе с силой заберет и жизнь её сына. Поддавшись уговорам жёны и страху за наследника, Олаф нарушил закон. И теперь Охотники, почуяв темную суть, прибыли в замок, чтобы убедиться воочию. То, что они увидели, повергло в шок даже старших из них. Живое воплощение волка сидело за столом, ходило по залу, оставляя за собой яркий плотный шлейф, распространяло упоительный запах, исходило клубящейся чёрной дымкой силы в таком количестве, что хватило бы не на один десяток Ловчих.
Олаф видел, как у сидящих за столом трепетали ноздри, а пальцы, сжимавшие кубки нервно подрагивали. Видел, как в глазах зажглась алчная жажда. Цель визита охотников была предельно ясна. Естественно, сначала они попытаются поговорить, поторговаться, ведь он не какой-нибудь старообрядец в глухом южном городище. Он князь, предки которого безраздельно правили в долине не одну сотню лет. Но что, если он не согласится? Что будет, если правитель, требующий соблюдения закона, сам откажется следовать установленным правилам и попытается отстоять силу и жизнь своего единственного ребёнка? Глядя на свою княгиню, сидевшую с таким бледным лицом, что казалось, в нем не осталось ни единой кровинки, Олаф принял решение. Оно было единственно правильным, ибо отцовское сердце другого не допускало. После завершения пира и того, как гости засобирались по домам, князь и Ловчие обменявшись говорящими взглядами, прошли в каминный зал.
Даже не предложив гостям присесть, Олаф без предисловий выкрикнул:
–Я не отдам вам сына!
–Но таков закон.– Нестарый, но болезненно худой Ловчий презрительно поджал губы, а в глубоко посаженных глазах вспыхнула злоба.
–Это убьет его. По вашим лицам я вижу, что тёмная суть Тарона велика, и обряд просто лишит его жизни. Я не могу этого позволить!
Ловчие, не проявляя внешней агрессии, впрочем, встали плотнее, как бы смыкаясь. Олаф на какой-то миг допустил мысль, что сейчас произойдёт непоправимое. Князь не смог уловить еле заметное движение тонкими пальцами, в это же мгновение, рухнув на колени, схватился за голову. Ему показалось, что мозг засунули в огромные тиски и, сжимая с неведанной силой, пытаются выдавить из его головы все соки. Из носа потекла кровь. Сквозь боль и ватный туман, почти гасящий сознание князь услышал шелестящий голос у самого уха.
–Ты ведь понимаешь владыка, что не употребить по назначению такую силу мы не можем. Рано или поздно твой сын может навредить себе и другим. Смирись.
Тиски ослабли, и взмокнувший Олаф еле дополз до кресла.
–Ты ведь не хочешь нежелательных последствий, князь? На раздумья три дня тебе.
Ловчие тихо, будто призраки вышла из залы, оставив сильного, как медведь князя дрожать от потрясения и гнева.
И теперь, сидя у потухшего камина, Олаф вдруг услышал приглушенное поскуливание. Князь нервно передернул плечом, думая, что ему показалось, но скулеж перешёл в тихий рык. Олаф оглянулся. Зала была освещена лишь несколькими оплывшими свечами, но и этого было достаточно, чтобы хорошо рассмотреть стоявшего под арочным входом большого волка. Волосы зашевелились на голове. Но Олаф, мгновенно взяв себя в руки, протянулся за оружием. Жалобное поскуливание повторилось, и зверь шагнул ближе. В ужасе князь смотрел в жёлтые глаза, приближающегося хищника. Медленно, без резких движений он поднялся из резного кресла и стал на изготовку, каждый миг ожидая прыжка. Зверь, не обнажая клыков, подошёл ближе, и мужчина с ужасом увидел на нем ошметки одежды сына.
Страшная догадка хлестнула болью по сердцу. Он опустил меч, который тут же выпал из ослабевшей руки.
–Тарон?– спросил одними губами.
Волк мягко подошёл почти вплотную. В холке доставая отцу до пояса, уткнулся носом в руку и тоненько заскулил. В поднятых на него глазах, Олаф увидел слёзы.
–Сынок. – Мужчина опустился на колени и, обнял зверя за шею, спрятал своё лицо в жёсткой шерсти. – Вот ее проклятье. За то, что я сделал, волчица лишила меня самого дорогого.
Потом, будто очнувшись, поднялся и принялся расхаживать в волнении перед огромным камином.
–Они приходили за тобой, сынок. Ловчие не оставят тебя в покое, пока не выпьют твою силу и жизнь. – Он нервно сжал руками лоб, припоминая недавнюю пытку. – Тебе нужно бежать, Тарон. Сейчас. Подальше в лес. Уж лучше так, лучше ты погибнешь в лесу, чем здесь на наших глазах от рук этого воронья. Мне дали три дня, чтобы я принял решение, но мы с твоей матерью приняли его уже давно, как только ты родился. Я все ей объясню.
Он снова подошёл и порывисто обнял волка.
–Да будут Ярило и Велес милостивы к тебе.