Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы
Шрифт:
Притянув к себе Тхарихиба, он обнял его, и тот истерично зарыдал, уткнувшись лицом в его плечо. Эта идиллическая сцена успокоила и даже растрогала напуганных сановников. Вдруг лицо Берсекуса исказила судорога. Он вскрикнул, и в горле у него заклокотало.
– О, Дева, за что? Я был тебе верен! – удивленно прошептал он и медленно сполз вниз по рукам Тхарихиба. Из живота бывшего свистуна торчала рукоять кинжала. Все оцепенели.
Почти тут же Тхарихиб, увидев, что наделал, опомнился, ноги его подкосились, и он рухнул на тело Берсекуса. Бесконечно долго он покрывал поцелуями застывшее, милое его сердцу лицо. Интол никого и никогда так не любил, как этого маленького чудотворца. То был самый желанный его возлюбленный, лучший его советник, мелодии, рассказчик, предсказатель. Тхарихиб поначалу хотел и себя убить, чтобы скорее присоединиться к Берсекусу на звездной дороге…
О гибели Второго Пророка забыли довольно быстро. Тело зацепили крюками и утащили с глаз долой, оргия продолжилась, и Тхарихиб после доброй взбучки, заданной ему наместником, принял в ней самое деятельное участие…
Прошло несколько дней. В Солнечном дворце, в той части, где обитал Хавруш, стояла непривычная тишина. Не было видно ни стражи, ни суетливых слуг, ни прочей говорливой челяди. В сумрачных галереях, соединявших покои, едва теплился огонь в факельницах: некому было подлить масла; только несколько жирных мух, нарушая тишину, бились о стены, и за ними гонялся мальчик-раб с мухобойкой на длинном бамбуковом древке.
В портофине – просторной зале, отделанной зеленым мрамором и зеленовато-голубым звездным камнем, понуро стоял на своих тонких скрюченных ножках Хавруш – весь какой-то раздутый, бесформенный, с вывалившимся наружу необъятным животом, с огромной уродливой головой.
Хавруш вернулся в Масилумус всего лишь день назад. Оставив поле сражения, он, в окружении большого отряда телохранителей, поспешил в столицу. Его преследовали по пятам, он это чувствовал, хотя по пути не встретил ни одного авидрона. Не успели городские ворота закрыться за ним, как из ближнего леса, где сидел в засаде последний заградительный иргамовский отряд, донесся шум боя. Это значило, что передовые группы воинов Инфекта были уже под стенами Масилумуса.
Явившись в Солнечный дворец, Хавруш первым делом вызвал двух военачальников. Одному – предводителю крупного отряда средневооруженных всадников, он приказал атаковать авангардные партикулы авидронов и тем самым обеспечить отступление иргамовской армии, другому – поручил всё приготовить к осаде города и набрать новое ополчение из числа жителей столицы и рабов, которым следовало обещать свободу.
Вскоре с места сражения пришло последнее сообщение, написанное ближе к вечеру, то есть спустя ночь и день после начала битвы. На голубином послании – кусочке тонкого полупрозрачного ониса, остались следы крови, строчки были выведены старательной, но дрожащей рукой. Как и ожидал Хавруш, его великолепный стопятидесятитысячный монолит окружили со всех сторон и часть воинов уничтожили, часть пленили. Отряды иргамовских союзников, видя, что чаша весов склоняется в пользу партикул Алеклии, бросились бежать, оставив незащищенными важные участки. Не помогли и валилы – четыре тысячи прекрасных механизмов, которые обошлись Фатахилле и Берктолю в целое состояние и на которые Хавруш надеялся более всего. Все они после долгого упорного боя были сожжены. Чуть позже захватили иргамовский лагерь. Таким образом, Хавруш потерял всю свою армию и все механизмы. Годы упорных трудов, полмиллиона человеческих жизней, миллионы берктолей – всё превратилось в прах всего лишь за один день. Всё кончено! О, Дева, ты предала свой народ!
Впрочем, нескольким иргамовским партикулам удалось отступить. Весь следующий день в Масилумус прорывались разрозненные отряды конников, а позже стали подходить многочисленные пешие группы. И в сердце Хавруша вспыхнула надежда – возможно, еще не всё потеряно.
Вместе с отступающими явился Твеордан. Как и в сражении под Кадишем, ему не только удалось спастись самому, но и вывести из боя живыми и невредимыми наиболее подготовленную часть подчиненных ему отрядов – свои старые партикулы, которые называли «твеордановскими». Тхарихиб души не чаял в Твеордане, нежно величая его «мой полководец», Хавруш же видел в нем опасного соперника и много раз пытался его уничтожить. Однажды подвернулся превосходный повод: Твеордан отпустил пленных авидронов, опасных лазутчиков, тех самых, которые побили всех капроносов на Арене города Тедоуса. И Тхарихиб почти уже поддался уговорам, уже собирался подписать смертный приговор полководцу, но тут в дело вмешалась эта лисья морда, этот скользкий Берсекус, и всё сорвалось.
Однако теперь, после бурной оргии, Тхарихиб отдыхает, Берсекус мертв – единственная радость за всё это время! – народ гудит на площадях, требует от Верховного военачальника объяснений: как могло так случиться, что полумиллионного иргамовского войска больше не существует, кто в этом виноват? А в заветном жезле, который спрятан на теле, находятся несколько подписанных Тхарихибом по глупости свитков – смертных приговоров, с пустыми строчками там, где должны стоять имена приговоренных. Можно вписать любое имя, например Твеордана, и добиться немедленного исполнения воли «лучезарного» правителя…
Пользуясь моментом, Верховный военачальник обвинил Твеордана в измене и приказал немедленно предать его смерти именем Тхарихиба. Военачальника схватили и поволокли на Могильную площадь, где последнее время каждый день кого-нибудь казнили. За него пытались заступиться некоторые циниты из «твеордановских партикул», и даже произошло небольшое побоище, но народ в массе своей поверил обвинениям, так что легендарный Твеордан был сожжен под неистовый вой толпы, проклинающей последними словами своего недавнего кумира.
«Вот она, народная любовь! – разочарованно думал Хавруш, когда ему рассказывали о том, что творилось на Могильной площади. – Еще вчера эти лавочники и мастеровые боготворили Твеордана, а сегодня с упоением втаптывают в грязь его прах. Жалкие червяки, не способные на преданность. Когда-нибудь, – вдруг пришло на ум Хаврушу, – то же самое может случиться и со мной»…
После всего этого Хавруш решил выспаться, ведь он не отдыхал уже несколько дней. Однако спал он недолго, и сон его был тревожен. Поднявшись, Верховный военачальник поспешил в портофин: нужно было готовиться к осаде, и теперь стоял посреди залы с заложенными за спину руками, не в силах сосредоточиться на работе. На его глаза навернулись слезы – впервые в жизни ему было одиноко и страшно, впервые в жизни он чувствовал жалость к самому себе.
Он боролся с желанием всё бросить и бежать, спрятаться где-нибудь в Эйпросе. Средств у него достаточно, чтобы беззаботно провести остаток жизни на берегу Бесконечного океана в собственном хорошо охраняемом дворце-крепости. Но, подумав об этом, Хавруш вспомнил об Алеклии, а потом о Фатахилле. И тот и другой, если захотят, найдут его, где бы он ни находился. И потом, разве всё кончено? Алеклии предстоит осада Масилумуса. Город укреплен не хуже Кадиша, запасы еды огромны, а защитников у него не менее четверти миллиона человек. Осада затянется на годы. Фатахилла же хоть и обманул его, позволив авидронам надругаться над Иргамой, но рано или поздно двинется в поход. А еще маллы, которые, без сомненья, принесут Грономфе массу неприятностей: он уже послал голубя Бредерою. Может быть, еще повезет?
Тут Хавруш подумал почему-то о своем несчастном брате, и ему вдруг стало не по себе. Он даже почувствовал некоторые угрызения совести. Ведь это он, Хавруш, пытаясь отвлечь Тхарихиба от государственных дел, все эти годы взращивал в нем пороки: потакал его безделью, поощрял частые пышные празднества и пиршества, закупал по всему континенту редкостные вина, поставлял для оргий красивейших девушек и мальчиков. Впрочем, Хавруш, всю жизнь ненавидевший своего старшего брата, быстро избавился от чувства вины. Тхарихиб сам во всем виноват: именно он после падения Кадиша не стал договариваться с Инфектом Авидронии, когда тот возжелал мира. Да, условия авидронов показались тогда чрезмерными, но, если сейчас речь зайдет о примирении, они будут и вовсе ужасными. Конечно, в том случае, если договор вообще возможен…