Шерас
Шрифт:
— Вот что я вам скажу, ларомы, — начал ДозирЭ с интонацией, не предвещавшей ничего хорошего. — Вы предали свой народ, обрекли его на позорное рабское существование. Если бы не наш повелитель — величайший из правителей Шераса, от имени которого я говорю, многие из вас были бы сейчас мертвы. А иные проданы в рабство. Вы потеряли бы свободу, которой так дорожите, ваши земли, молитвенные места, стада, посевы и уловы. Ваши женщины и дети вам бы уже не принадлежали… Но Алеклия, заботясь о мире и всеобщей справедливости, пришел вам на помощь и принес вам — неблагодарным — избавление…
ДозирЭ сделал паузу, чтобы его слова перевели на местное наречие.
— Но многие из вас проявили необычайную трусость и переметнулись на сторону Дэвастаса. А значит, стали врагами не только своего народа, но и Авидронии. Несколько дней назад нам пришлось сражаться с воинами, принадлежащими вождям Рухи, Вуалгу, Ширгу, Хунгу… И теперь, в точности как и Дэвастаса, мы должны вас схватить и доставить в Грономфу, чтобы каждый понес то справедливое наказание, которое заслуживает…
Названные вожди, да и многие другие еще ниже склонили головы. Тут один из дикарей рухнул на колени, забрызгавшись с ног до головы грязью, и заговорил, обливаясь слезами:
— О, посланник величайшего правителя на земле, прости нас! Этот страшный человек нас заставил! Не хотели мы…
Вслед за ним второй вождь упал на колени:
— Возьми что хочешь, но пощади!
Третий вождь, самый старый, опираясь на руку молодого соратника, опустился в чавкающую грязь. Вскоре все шестьдесят ларомов стояли на коленях в мутных лужах, под непрекращающимся проливным дождем.
— Когда-нибудь мой хозяин станет правителем целой страны! — тихо шепнул возгордившийся Кирикиль одному из «Каменщиков».
— Сдается мне, что твой хозяин значительно превышает те полномочия, которыми его наделил Круглый Дом, и может за это поплатиться! — недружелюбно отвечал вишневоплащный воин…
— Да, к вам следовало бы отнестись как к врагам, — продолжал ДозирЭ, чувствуя, к своему стыду, что упивается собственным величием и унижением родовитых инородцев. — Я бы так и поступил: вы это заслужили. Но вождь Гуалг, единственный, кто не побоялся сразиться с Дэвастасом в открытом бою, просил вас простить. И я, скрепя сердце, согласился. Но что же дальше? Опять ваши вечные склоки, бесконечная грызня, дележ? Опять разобщенность? Ваши разрозненные неподготовленные отряды не способны противостоять даже кучке разбойников. Ну что ж, вскоре придет другой дэвастас. И тогда уже вам никто не поможет… Вот что я вам скажу, ларомы: вам действительно нужен интол — главный правитель всех племен. Но не чужак, который помышляет лишь о том, как отобрать у вас все, что вы имеете, а тот, кто вас объединит, превратит в значительную силу, заставит уважать интересы всего племени ларомов, а не только своего рода!..
— Пусть Гуалг будет нашим интолом! — выкрикнул знатный ларом по имени Триалг, и вдруг все вожди в один голос подхватили:
— Гуалга интолом!
Тут начался невообразимый шум, и тогда Гуалг встал со своего места и вышел вперед.
— Поднимитесь, вожди! — сказал он.
— Нет, сначала ты нас прости! — ответили дикари.
— Я прощаю вас! — заверил Гуалг. — Встаньте же!
Вожди нехотя поднялись. Все они были в грязи, но их лица светились неподдельным счастьем.
— Согласен ли ты, Гуалг, стать нашим Верховным вождем, то есть интолом? — спросил Триалг от имени всех собравшихся.
— И вы готовы мне всецело подчиниться?
— Да, да! — закричали дикари.
— Хорошо. Пусть так и будет.
Минула триада. ДозирЭ решил возвращаться в Авидронию и уже назначил день, когда авидроны должны будут попрощаться с ларомами и отправиться в обратный путь.
Накануне случилось одно радостное событие, которое вселило в сердца бывших воинов партикулы «Неуязвимые», особенно в сердце Тафилуса, счастливую надежду. В одной из повозок, ранее принадлежавших Дэвастасу, случайно обнаружили знамя партикулы, которое лежало на самом дне, без древка, завернутое в грубую холщовую ткань. Узнав об этом, Тафилус возликовал. Надежда на восстановление доброго имени своего отряда радовала его душу.
Все это время Дэвастаса содержали в заброшенной хижине на краю деревни, у самой реки. ДозирЭ, памятуя о том, как в Фиердах из-за своей оплошности едва не упустил Бредероя, теперь вел себя в высшей степени бдительно. Снаружи хижины по его приказанию всегда находились «Каменщики», по три человека в одной страже, внутри пленника по очереди охраняли друзья «на крови», следя за тем, чтобы иргам всегда был крепко связан. Помимо этого Гуалг каждую ночь посылал пятьдесят воинов сторожить подступы к деревне, причем многие дикари садились в лодки и самым внимательным образом осматривали близлежащие берега и мелкие островки.
В последнюю ночь с Дэвастасом остался Тафилус. Оба долгое время сидели молча. Связанный Дэвастас примостился на широкой скамье, опершись спиною о стену хижины, и, казалось, дремал. Тафилус сидел рядом, за узким бамбуковым столом и машинально расковыривал метательным ножом трещины на его ссохшейся поверхности.
В деревне не утихал шум празднества — Гуалг в честь отъезда «героев-спасителей» решил задать пир. Торжеству довольно быстро стало тесно в стенах его хижины-дворца. Слышались авидронские песни, нежные переливы лючины, их сменяли протяжные и очень мелодичные местные напевы.
Громко потрескивали сучья в кострах. Откуда-то доносились звонкий смех и веселая ругань. На другом конце деревни группа молодых дикарей во всё горло восхваляла Гуалга — правителя всех ларомов.
В узкий оконный проем заглянула полная Хомея. Девросколянин повернулся к свету и увидел распростершуюся перед ним Анкону, всю залитую темно-бирюзовым светом. Тут и там, на гребнях невысоких речных волн вспыхивали, будто сигналя, яркие малиновые звездочки. А в вышине, над всем этим безмятежным пространством, убаюканным размеренными сонными всплесками, торжественно безмолвствовали бесконечный, глубокий и непонятный звездный мир и синеокая красавица Хомея.
Тафилус вырос на Анконе, любил ее всем сердцем, но такой красоты, как здесь, никогда не видывал. Он невольно залюбовался открывшейся картиной.
— Ты не поверишь, десятник, но я ведь тоже вырос на Анконе, — вдруг молвил Дэвастас.
Тафилус сурово, с недоверием посмотрел на иргама и ничего не ответил.
— Мои предки из Де-Вросколя, — продолжал между тем Дэвастас, не обращая внимания на то, что с ним не хотят говорить. — Более того, я сам там родился!
Тафилус перестал ковырять стол. В его глазах блеснул недобрый огонек.