Шерас
Шрифт:
Что же касается Тафилуса, он по-прежнему состоял в «Черных драконах» и принимал участие во всех сражениях. Он ни разу не был ранен, заслужил три золотых фалеры, восемь белых платков и стал главным десятником. Его либера почти не несла потерь, самый большой урон, причиненный ей — восемьсот человек, — пришелся на Битву с флатонами. В дальнейших схватках монолит, если до него доходило дело, ни разу не встречал достойного соперника…
Спустя два месяца после своего окончательного возвращения в Грономфу Алеклия принял решение продолжить строительство Великой Подковы. Но теперь он предполагал возвести точно такие же укрепления вдоль всех новых авидронских границ. Провтавтх и многие Рестории высказались против, опасаясь чрезмерных расходов и того, что работы опять растянутся на сотни
Но всего этого Божественному оказалось мало. Вскоре он издал указ о строительстве у Малльских гор канала протяженностью свыше шестисот итэм, который соединил бы Анкону и Голубую реку. Канал должен был стать непреодолимым препятствием для будущих орд завоевателей, удобным проходом для военных флотилий, а в мирное время служил бы торговым путем, сулящим авидронским негоциантам и Дворцовому Комплексу колоссальные доходы.
Уделяя большую часть времени гигантским проектам и новым территориям, которые требовалось «окончательно избавить от прежнего населения, защитить строящимися крепостями, облагородить авидронскими городами и поместьями», Алеклия не забывал и о Старой Авидронии — как ее стали теперь называть. Он выделил всем без исключения Липримариям большие суммы на возведение городских стен и башен, общественных зданий, торговых форумов и арен, строительство дорог, прокладку водопроводов, сточных подземных каналов и прочее, прочее, прочее.
Вскоре Алеклия стал создавать на приобретенных территориях новые Липримарии и добавил к пятидесяти трем уже существующим еще двадцать. Спустя два месяца, поразмыслив вместе с Провтавтхом и Советом Пятидесяти Друзей, он вновь, как и в сто четвертом году, произвел слияние и укрупнение земель, разбив страну всего на тридцать липрим. К примеру, Грономфа вместе с прилегающими землями получила вместо четырех всего одного липримара-наместника…
Алеклия оказался не только блестящим полководцем, но и талантливым правителем. Он сумел подчинить своей воле всех Друзей, Инициаторов, липримаров, добился от них безукоризненного выполнения своих указаний. Никогда еще Грономфа не достигала такого безоговорочного подчинения всех земель и такой проворной исполнительности тысяч людей. Могущественная власть, опирающаяся на храбрую армию, полную казну и здравый смысл, торжествовала во благо своим подданным над огромной территорией. Секрет успехов Алеклии, по признанию некоторых тхелосов, был, впрочем, абсолютно прост и доступен каждому правителю, пекущемуся о процветании страны. Впервые за всё время существования Авидронии ее Инфект оставил в покое простой народ, отменив подати и дав ему возможность спокойно трудиться, возделывать землю, ремесленничать или торговать, и не только оставил в покое, но и защитил его от тех хитроумных вездесущих разорителей, которые привыкли из поколения в поколение жить за его счет, ловко извлекая свою выгоду и золото из преимуществ, которые гарантировал им жезл власти.
Кирикиль провел в грономфской Лечебнице много дней, прежде чем у лекарей появилась надежда, что он выживет. И он выжил, что многие посчитали чистым везением, хотя нельзя было не признать и того, что яриадец обладал исключительно крепким здоровьем. Однако прошло еще много месяцев, пока он окончательно пришел в себя и смог самостоятельно есть и передвигаться.
Вскоре деньги, внесенные за лечение яриадца, закончились, и Кирикиля, несмотря на то, что он был еще не вполне здоров, выставили на улицу. Он оказался на одной из грономфских площадей, в плотной толчее, не имея при себе даже самой жалкой монеты, с непривычки с трудом увертывался от лошадей и стискивал зубы от боли, когда его сильно задевали. Впрочем, никогда не унывающий яриадец тут же увлек беседой первого попавшегося соплеменника, поведав ему какую-то невероятную историю, и вскоре уже сидел в виночерпне и пил за его счет густой приторно-сладкий нектар. Поблагодарив за угощение и попрощавшись с новым другом, подвыпивший Кирикиль осмелел и прямой дорогой направился в Круглый Дом, чтобы разузнать о ДозирЭ. Сначала над ним посмеялись и пинками прогнали, но потом из полуоткрытых дубовых ворот на улицу выскользнул какой-то молодой писарь с размашистым шрамом поперек лица. Спрятавшись в тени развесистого каштана и пугливо оглядевшись, он поманил к себе Кирикиля.
— Ты слуга ДозирЭ по имени Кирикиль? — полюбопытствовал писарь, оглядывая мусака с ног до головы.
— Ну не то чтобы слуга, больше распорядитель, можно даже сказать, друг, — признался яриадец, задрав нос.
— Твое лицо мне знакомо. Кажется, ты уже у нас побывал… А я Белмодос. Был писарем Сюркуфа, пока его не убили.
Кирикиль, конечно, слышал о Сюркуфе и вздрогнул точно так же, как содрогался иной раз ДозирЭ при упоминании этого имени.
— Неужели Сюркуфа, наконец, убили?!
— Так ты ничего не знаешь? — изумился Белмодос. Он с подозрением посмотрел на Кирикиля. — Странно!
— Ничего странного, — отвечал яриадец. — В одном ужасном сражении с маллами, где, к слову сказать, мне пришлось отправить к Великанам не меньше десятка гнусных врагов, я был жестоко ранен и более полугода провел в лечебнице.
— А, понятно! — Белмодос вновь проникся к собеседнику доверием. — Слушай! Я всегда хорошо относился к ДозирЭ, восхищался его исключительными способностями. Один раз под Кадишем я даже спас ему жизнь. Так что знай — я твой друг. Если ты не пожалеешь для меня хотя бы полинфекта, я расскажу тебе все, что знаю…
— Полинфекта?! — Яриадцу стало так смешно, что он едва не расхохотался. — Помилуй, приятель, что б ты мне ни поведал, я не смогу заплатить тебе ни гроса! У меня ничего нет! Клянусь Великанами!
И Кирикиль для вящей убедительности попрыгал, доказывая, что карманы его совершенно пусты.
Белмодос заметно расстроился, потом махнул рукой: «Ладно!», взял с яриадца слово, что никто не узнает об этом разговоре, и тут, вновь опасливо оглядевшись, полушепотом рассказал ему все, что знал о последних подвигах ДозирЭ…
— …А недавно пришла весть, что ДозирЭ погиб в Малльских горах, — закончил писарь, — это совершенно точно. Есть неопровержимые доказательства.
— У-у! — взвыл Кирикиль, схватившись за голову. — О, горе! Бедный я, бедный! Кто же теперь мне заплатит?!
Белмодос непонимающе глянул на яриадца, поджал губы, машинально приложил пальцы ко лбу, прощаясь, и поспешил скрыться за дубовыми створками ворот старинной цитадели.
Вскоре Кирикиль дошел до Старого города и постучался в двери родового дворца Идала. Долгое время никто не открывал, не было ни единого намека на то, что в доме кто-то есть. В конце концов яриадец устал молотить в дверь, остановился и прислушался. Едва различимый шорох выдал присутствие в доме человека.
— Эртрут, старый гаронн, немедленно открывай! — возмущенно потребовал Кирикиль.
Спустя некоторое время дверь чуть приоткрылась, и на пороге действительно показался Эртрут с мечом в руке. За его спиной стояли двое незнакомых слуг, один с взведенным самострелом, другой с коротким копьем. На гостеприимство здесь вряд ли можно было рассчитывать.
— Что тебе надобно? — сухо и с нетерпеньем спросил он.
— Я должен видеть твоего хозяина. У меня к нему срочное сообщение!
— Уж не о том ли, что ДозирЭ погиб? Ну, так об этом давно уже знает вся Грономфа. К тому же Идал теперь в Иргаме, и тебе вряд ли удастся в скором времени его увидеть и что-нибудь у него выпросить. Так что уходи.
И Эртрут потянул створку двери на себя.
— Постой же! — подставил ногу яриадец, не позволяя так просто от себя избавиться. — Неужели ты меня даже не покормишь? Мы же были друзьями!
Эртрута всего перекосило от такой наглости.
— Ты, презренный бездельник, никогда не был моим другом. Была б моя воля, я сразу отправил бы тебя на шпату!
— И правильно сделал бы, — неожиданно согласился Кирикиль. — К чему мне теперь моя жизнь, если я не могу всю ее без остатка посвятить своему хозяину, а также лучшему его другу?