Шерлок Холмс и дело о крысе (сборник)
Шрифт:
Как-то раз он был крайне суров в своей критике.
– Вы опустили то, что имело потенциал стать курсом лекций, до уровня сказок на ночь. Возможно, ошибочным стало ваше стремление насытить красками и живостью каждое из описаний, вместо того чтобы уделить должное внимание чистейшей логике, прослеживающей связь между причиной и следствием. Собственно, она и есть единственный достойный упоминания факт.
Та пресловутая «чистейшая логика», или raison d’etre всего происходящего, имела такое значение для моего друга, что зачастую он оказывался неспособным
Это не я привносил «краски и живость» в события – они и так были полны ими. Шерлок Холмс был интеллектуалом, и его ум жил этими расследованиями. Он не чувствовал усиления пульса жизни во время расследования нового дела. Я же так живо ощутил эту пульсацию во время Хентзосского дела, что она не повторялась с такой силой более никогда. После ночной гонки в кэбе к отелю «Чаринг-Кросс» события стали развиваться стремительно. И теперь, перебирая в памяти те события и пребывая в спокойствии и ясном рассудке, я ощущаю трепет восторга, смешанного со страхом перед опасностью.
Уже через несколько часов после драматических событий, развернувшихся в уединенной вилле на Ист-Энд, я и Холмс уже сидели в своей уютной квартире на Бейкер-стрит. Инспектора Грегсона отвезли в полицейский госпиталь, а три трупа – в полицейский морг. Мальчика перевезли к нам на Бейкер-стрит. Холмсу удалось убедить Грегсона оставить ребенка на время с нами, а инспектор был слишком слаб, чтобы вразумительно возразить против этого. И мальчугана доверили заботливому уходу миссис Хадсон, которая устроила ему постель в своей маленькой гостиной на первом этаже.
Когда мы вернулись, я попытался немного отдохнуть, чтобы восстановить силы после бессонной ночи и приключений. Холмс же не проявлял ни малейших признаков усталости. Напротив, он тут же принялся за дела: стал тщательнейшим образом рассматривать с помощью увеличительного стекла и микроскопа одежду мальчика и вещи, взятые им с места убийства полковника Сапта, отправил несколько телеграмм, просмотрел Книгу пэров Берка и расписание «Томас Кук континенталь», удовлетворенно похмыкивая в процессе и поглядывая на карту Европы. Мне по-прежнему не давали покоя некоторые детали произошедших с нами событий, но я слишком хорошо знал своего друга, чтобы сейчас беспокоить его своими расспросами.
Только около десяти утра, плотно позавтракав, Холмс устроился в кресле возле камина и раскурил трубку.
– Если все сложится благоприятно, – произнес он, вытягивая длинные ноги перед огнем, – то к полудню мы проясним часть оставшихся неясными для нас вопросов. А пока есть пара минут, чтобы отдохнуть и насладиться трубкой.
И, не произнеся больше ни слова, он откинулся на спинку кресла, зажав трубку в губах и мечтательно глядя куда-то в потолок. Голубоватый дымок кольцами поднимался вверх. Так он и сидел, молчаливый и неподвижный, а утренний свет скользил по его четко очерченному лицу и носу с горбинкой. Я задремал, и меня разбудил тихий стук в дверь и появление нашей хозяйки.
– Мальчик приходит в себя, мистер Холмс. Взглянули бы вы на него вместе с доктором Уотсоном.
Она проводила нас в свою уютную гостиную, где на софе, укрытый несколькими пледами, лежал спасенный мальчик. Это был крепкий малыш лет десяти, с правильными чертами лица и копной каштановых волос. Он только начал приходить в себя, и его веки трепетали, пока он пытался вернуться в сознание.
– Это ваша епархия, Уотсон, – сказал Холмс, отходя в сторону и предоставляя мальчика мне.
– Его пульс становится ровнее, – вскоре смог констатировать я. – Если сейчас напоить его черным кофе, то это ускорит его пробуждение.
– Я позабочусь об этом, доктор, – тут же отозвалась миссис Хадсон. – Давненько я не ухаживала за детьми.
Холмс широко усмехнулся:
– Боюсь, что к списку ваших прочих добродетелей придется добавить и ангельски доброе сердце. Я думаю, Уотсон, мы вполне можем доверить мальчика усердной заботе нашей миссис Хадсон. Более того, боюсь, мы будем только мешаться у нее под ногами.
И миссис Хадсон наградила Холмса одним из своих выразительных взглядов, одновременно веселым и негодующим. Она искренне уважала его и испытывала величайшую нежность к своему чуждому условностей квартиранту, но это никак не мешало ей время от времени выражать свое неодобрение по поводу некоторых его поступков и привычек.
– Идите уже, вы оба, – сказала она, выгоняя нас из комнаты.
– Знаете, я не большой любитель женского пола, – признался Холмс, когда мы снова вернулись к камину, – но миссис Хадсон – это исключение из моего правила, которое только его подтверждает. Она воистину безукоризненна, образец настоящей женщины.
И не успел я согласиться с этим высказыванием, как на лестнице, ведущей к нам в комнату, послышался шум, и дверь с треском распахнулась. В дверном проеме показался высокий, хорошо сложенный мужчина с измученным выражением лица, переводящий взгляд с меня на Холмса.
– Где он? – взревел непрошенный гость. Затем вошел в комнату и повторил вопрос еще раз с нарастающей злобой.
Холмс поднялся на ноги, и, не дав гостю опомнится, подхватил его под руку и усадил в кресло к огню. На широком красивом лице этого человека, несущем на себе отчетливые следы бессонных ночей и волнений, ярость постепенно уступала место смятению, и неистовый огонь затухал в его красных воспаленных глазах. Сев, он вынул из кармана пальто смятую телеграмму и помахал ею перед лицом моего друга.
– Что это значит?! – вскричал он, но в его дрожавшем голосе уже не слышалось прежней напыщенности.
Холмс взял у него телеграмму и передал ее мне. Там было написано:
Николас в безопасности. Шерлок Холмс, Бейкер-стрит, 221-b.
– Уверяю вас, лорд Бурлесдонский, эта телеграмма не розыгрыш. Ваш сын в полной безопасности и немедленно будет вам возвращен.
Несчастный со всхлипом откинулся на кресле.
– Хвала Всевышнему, – пробормотал он. – Хвала Всевышнему!