Шерлок Холмс против марсиан
Шрифт:
– Сперва я бы хотел осмотреть тела.
Мы с профессором кивнули друг другу и принялись за дело. Под мантиями на Лиггинсах, к моему удивлению, не оказалось другой одежды. А на телах погибших не обнаружилось ран, ожогов или гематом.
– Трупные пятна находятся в стадии гипостаза, – вслух начал я. – Имеют розовато-красный оттенок…
– Что может, – подхватил Ван Хелзинг, – свидетельствовать об отравлении угарным газом…
– Либо о том, что тела переносили из теплого помещения в холодное и обратно, – присовокупил я.
– Либо об отравлении редкими растительными алкалоидами, –
– А также о смерти от переохлаждения…
– Когда Сид Аткинс в заливе утонул, на нем тоже пятна были, – мрачно сообщил Том из дальнего угла. – А еще крабы. Я с тех пор крабов больше не ем.
– Совершенно верно, юноша! – воскликнул Ван Хелзинг. – Смерть от утопления выглядит сходным образом. Ну что, вскрытие покажет?
С нездоровым азартом он потер руки.
– Не думаю, что вскрытие поможет установить истинную причину смерти, – глухо произнес Холмс. Его интонация была мне незнакома. – В любом случае, это мало что прояснит.
Профессор взялся за саквояж:
– Тогда забьем им в сердце по осиновому колу! И отрежем головы. Не нравится мне эта пара. Лучше перестраховаться!
– Побойтесь Бога! – ужаснулся мистер Мэйсонс. – Имейте уважение к мертвым, сэр! Что бы сказали их родственники из Годрикс-Холлоу, будь они здесь? Они бы вам это запретили! И подали бы на вас в суд – за надругательство над телами!
– Как вы сказали? Годрикс-Холлоу?
Мой друг подался вперед. В свете ацетиленовой лампы на стене резко обозначился ястребиный профиль Холмса.
– Ну да! Это в графстве Уилтшир.
– И оттуда в Молдон приехали Лиггинсы?
– Да, сэр. Десять лет назад.
– А Дженни? Малышка Дженни?
– Ее привезли недавно, сэр.
– Из Годрикс-Холлоу?
– Разумеется. Откуда еще?
– А вам это откуда известно, мистер Мэйсонс?
– Как – откуда? – изумился гробовщик. – Да об этом весь город знает!
Интермедия
Не дай мне пасть духом
– Ну, пап, привет!
– Ну, привет.
– Ну, ты занят? Я быстро…
Дети, почтеннейшая публика. Сын Мишка, наследник всех моих долгов. Это у нас игра такая: вставлять «ну» ни к селу, ни к городу. Глупая игра? Ну, какая есть.
– Ты почему не в школе?
– Пап, школа кончилась.
– Совсем?
– Ну да. Ну, поздно уже, вечер. Пап, что такое «тачанка»?
– Поди стань в Гугол, бестолочь. Узнаешь, ну.
– В Гугол нельзя.
– Почему?
– Мы замазались, ну. Чтобы без Гугла.
– А с папой можно?
– Ну, про папу мы не мазались. Я отошел, типа маме звоню.
– Типа ну? Стыдись!
– Ага, стыжусь. Ты про тачанку давай. Колян говорит, что это тачка. Большая, ну, из сибирских рудников. А Машка говорит, что знает, но не скажет. Назло типа.
– Это бричка, балбес.
– Бричка?
– Вот тебе, бабушка, и ну… Телегу видел?
– Телегу – да.
– Короче, телега. Большая и крутая, как «Порше Кайен». Впереди – кони, сзади – пулемет. И смотри, не перепутай. Ты рулишь, я стреляю. Ну?
– Круто! Только я стреляю…
– Книжки читать надо, тупарь…
– Ну их, твои книжки! От них
– На работе, ну.
– Ага, мне мама сказала, на какой ты работе. Дура книжек обчиталась. Добрый доктор Айболит, в нас от книжек целлюлит… Пока, ну!
– Все, – спросила Тюня. – Отстрелялся, пулеметчик?
Я мрачно кивнул. Эх, тачанка-полтавчанка…
– Снегирь, ты это видел?
– Ну?
– Не нукай, не запряг. Иди, глянь…
«Господин Уэллс производит впечатление человека, который во время прогулки по саду может заявить: «Мне не нравится это фруктовое дерево. Плодоносит не лучшим образом, не блещет совершенством форм. Давайте-ка его срубим и попробуем вырастить на этом месте другое дерево, получше». Того ли ждет британский народ от своего гения? Куда естественнее было бы услышать от него: «Мне не нравится это дерево. Давайте попробуем улучшить его жизнеспособность, не нанеся повреждений стволу. Может быть, удастся заставить его расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось. Но не будем уничтожать его, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром, и неизвестно ещё, что мы получим в будущем.»
– Когда всплыло?
– Только что. Так видел или нет?
– Надеялся, Тюня. Верил, что всплывет. Там подпись есть?
– Где?
– Под цитатой!
– Есть… Мама моя мама! «Артур Конан Дойль, 1912 г.»! Ты знал, Снегирь?
– Помнил, но не дословно. Это шанс, подруга. Срубить дерево – отключиться аварийно. Улучшить жизнеспособность – закрыться штатно. Заставить расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось. Я вводил Холмса как сыщика, как символ рационализма. Но я вводил и Конан Дойля, как подход, способ организации изменений. Не будем уничтожать, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром…
– И неизвестно ещё, что мы получим в будущем, – подхватила Тюня. – Ой, а это что за пакость?
Я наклонился к монитору.
«…продам скрипку Страдивари 1713 года… Копия или оригинал не знаю… Надпись «CONSERVATORY» сзади и спереди видны на фотках… Что это значит я не знаю… Может быть то, что украдена из какой-нибудь консерватории… Может ли быть, чтобы оригинальную скрипку попортили этой надписью?»
– Экая зараза! Откуда она?
– Не знаю… Снегирь, вот еще!
«…старинная скрипка Страдивари, Бульвар Дмитрия Донского (500 000 руб.). Старинная скрипка Страдивари, год выпуска 1729, Stradivarius Crentonesis Faciebat Anno, в хорошем состоянии…»
Я бросил быстрый взгляд на Нюрку. Нюрка мне не понравилась. Она мне, пигалица, и с самого начала-то не нравилась, а сейчас – так и вовсе. Из колонок, стимулируемый программой, словно джинн из бутылки, полез каприс Паганини. «Главное же скрипичное соло, – уведомил монитор, – пять каприсов Паганини в исполнении виртуоза Сергея Крылова, прилетевшего из Кремоны с еще одной скрипкой Страдивари, было представлено в переложении Эдисона Денисова для скрипки и камерного оркестра, прозвучавших с резкой интонацией модерна…»