Шерлок Холмс. Армия доктора Моро
Шрифт:
Веки монстра дрогнули, и он открыл глаза. Я поднялся и отступил на пару шагов. Любопытство любопытством, но мне вовсе не хотелось почувствовать его зубы на своем горле, так и не услышав ответы на мучившие меня вопросы. Их можно задать и позже, когда чудовище будет под надежной охраной.
– Послать Билли за полицией? – вспомнил я о посыльном Холмса. – Чем быстрее эта тварь окажется за решеткой, тем лучше.
– Даже не знаю. – Холмс опустился в кресло и раскурил трубку. – Думаю, мы обойдемся своими силами. – Он пристально взглянул на существо, теперь уже настороженно и осмысленно следящее за нашими движениями. – Вы ведь не откажетесь со мной поговорить, Кейн?
В ответ раздался звериный рык, что после осмотра чудовища уже нисколько не удивило. Однако чуть позже я понял, что принял за рычание
– Какая мне от этого польза? – спросил монстр.
– Полно вам! – поморщился Холмс. – Думаете, меня интересует ваша подземная деятельность? Что мне за дело до банды преступников, пусть даже хорошо организованной и необычайно жестокой. Мне нужен ваш создатель, тот, кто сделал вас таким. Познакомьте меня с ним, и я отпущу вас на все четыре стороны.
– Холмс! – изумленно воскликнул я.
Это был далеко не первый случай, когда мой друг присваивал право выносить приговор. Однако есть большая разница между защитой человека, нарушившего закон ради благой цели, и укрывательством преступника в обмен на полезную информацию. Возможно, у полиции иногда находятся основания для подобных сделок – я не настолько наивен в отношении методов их работы, – но мне категорически не хотелось участвовать в таких аферах.
– Мы должны думать о том деле, которое нам поручили, Ватсон. Оно намного серьезнее и опаснее, чем ловля грабителей и контрабандистов.
– Вы правы, – произнес Кейн. – Если отец начнет действовать, то скоро будет держать за горло всю Англию.
– Отец? – переспросил Холмс. – Вы называете его отцом?
– В том смысле, что именно он сделал меня таким, какой я есть. Но особой любви я к нему не испытываю и с радостью расскажу вам все, что вы хотите знать.
Холмс, подтянув колени к подбородку, сосредоточенно посасывал трубку.
– В таком случае будьте любезны начать. – Он сделал театральный приглашающий жест. – Поведайте нам все, что вам известно.
Глава 22
– Я называю его отцом, но он лишь один из многих. Поэтому он и возненавидел меня. Отцы, как и боги, мгновенно приходят в ярость, когда кто-то претендует на их титул. Те чистокровные существа, которых он сам произвел на свет с помощью скальпеля и иглы, кажутся ему прекрасными. А полукровки вроде меня, собранные из купленных в мясной лавке частей, – для него пустые, бесполезные, ни на что не годные твари.
Но я не пустой, я наполнен жизнью тех, кто был до меня. Я помню теплую подстилку и сладкий вкус молока. Помню густую траву, которую я рассекал грудью на бегу. Помню стук сердца кролика у меня в ушах и вкус его страха у меня во рту. Помню солнце, светящее мне в спину, и соленый ветер, бьющий в лицо – лицо, которого больше нет, потому что голову отрезали и выбросили на помойку. Помню просмоленный канат в моих руках и прочную палубу под ногами, когда волны подбрасывали меня к небесам. Помню, как затянулась петля на моей шее, как блестела в свете фонаря пряжка кожаного ремня, которым меня хлестали по спине.
Последнее я помню лучше всего и могу поклясться вам, джентльмены, что ни один человек никогда больше не ударит меня, не поплатившись за это. Теперь у меня хватит силы, чтобы ответить ему.
Я попал в руки моего ужасного отца очень простым способом. Одну часть меня он купил у человека с ремнем и сильными руками. Другая была приобретена незаконным путем. Никогда не забуду вкус пива у меня во рту, когда я сошел с корабля на берег, чтобы потратить несколько пенсов, завалявшихся в моем кармане. Я бродил по улицам, подыскивая место, где можно выпить и найти крошку, которая согреет мне душу на несколько часов. Потом я почувствовал ужасную боль в затылке, а когда пришел в себя, понял, что лежу на соломенном тюфяке в сарае, пахнущем навозом и гнилыми объедками. Если бы у меня был тогда тот превосходный нос, какой вы сейчас видите, – нос, способный определить, что ваша домохозяйка готовила вам на ужин, – думаю, тот запах свел бы меня с ума. Но возможно, я ошибаюсь. Вероятно, то, что так не понравилось матросу, теперь показалось бы мне таким же приятным, как свежие фрукты. Многое во мне изменилось, и в первую очередь – мои вкусы.
Он кричал и ругался, он бился в оковах, сжимающих тисками его руки и ноги, – вот и сейчас на мне наручники, но вы напрасно думаете, джентльмены, что я буду долго терпеть их. Матросу было страшно, как собаке, что съеживается, заслышав шаги хозяина, но еще не видя его. Она не знает, что ей предстоит. Да и откуда ей знать? Ни одно живое существо, ни двуногое, ни четвероногое, не способно предсказать, что его ожидает.
Потом наступила темнота. Помню легкий укол иглы, словно укус насекомого, и скальпель, разрезающий кожу. Я не раз приходил в сознание, потому что надо мной проделали множество операций, одну за другой. Я очнулся от страшной боли, все мое тело было истерзано. Старый матрос, помнящий все, от обжигающей шею веревки до гладкой кожи на щеке женщины под его ладонью, с отвращением взглянул на свои руки – ужасные, уродливые, звериные! Руки, способные лишь разрушать, бить и калечить, и для этого у него теперь хватало ярости.
Спустя несколько часов он проснулся и обнаружил, что у него теперь есть хвост, сердито хлещущий по спине, словно кнут, подгоняющий раба. О да, ему было из-за чего разозлиться, он прямо кипел от гнева! Но он все еще оставался пленником, и темнота опустилась опять. И снова его плоть резали и сшивали.
Я понимаю, что это были сложные операции. Невозможно заставить мышцы одного существа управлять конечностями другого. И я не смог бы объяснить, как это удалось моему отцу. Хотя я знаю, что у него случались неудачи. Вдоль стен лаборатории стояло множество клеток, в которых томились жертвы его научных просчетов. Эти существа кричали, мяукали, лаяли, пищали или щебетали по-птичьи, когда бились своими бесполезными телами о железные прутья. Куски разнородной плоти отторгали друг друга или вздувались воспаленными багровыми волдырями. Одни уроды хотя бы годились для устрашения или охраны. Кошмарные чудовища набрасывались на первого встречного и вымещали на нем свою ярость и боль. Другие были всего лишь живыми хранилищами органов, которые вырезали, как только возникала необходимость. Вы не можете знать, что такое страдание, джентльмены, если никогда не лежали на холодном каменном полу, прислушиваясь к воплям отвращения и мольбам о смерти! Это отвращение не имеет ничего общего с тем мимолетным недовольством, какое вы испытываете, глядя на себя в зеркало.
Затем последовала заключительная серия операций. Мое горло горело, нервы были натянуты, словно корабельные канаты, глаза метались в орбитах, потому что их слепил яркий свет, рот разрывался от крика до самых ушей. Потребовалась неделя, чтобы придать моей голове нынешний вид: подшить здесь, подрезать там.
А затем отец взялся за мой череп, заменяя части моего мозга другими. Я лишился многих кусков этого вещества, джентльмены. Я слышал, как они падали на холодный камень подо мной, а он продолжал выкраивать и удалять. Но не думайте, что я превратился в идиота, мне вполне хватает того, что осталось. Это было чертовски больно, и порой я чувствовал, что мое сознание разделяется. Но со временем привыкаешь и к боли. Знаете, как бывает, когда долго находишься в зловонной комнате и в конце концов перестаешь чувствовать мерзкий запах? Нос привыкает и уже не реагирует на него. Точно так же исчезает и ощущение боли, если испытываешь ее достаточно долго. Думаю, что он помог мне и в этом. Теперь я уже не так чувствителен, как раньше. Я почти не ощущаю то, что держу в руке, и иногда случайно ломаю какие-то вещи.
Потом работу закончили, и у меня появилась физиономия, которую вы видите, – пасть с острыми зубами, впивающимися в мясо, словно ножи. Не могу сказать, что часто проделываю это, во всяком случае, не с живой плотью. Я выгляжу чудовищем, но стараюсь вести себя как человек. Ах да, зная, чем я зарабатываю на жизнь, вы сомневаетесь в этом. Что ж, возможно, я не очень страдаю из-за того, что не похож на примерного гражданина, но иногда так трудно бороться с соблазном. Вы понятия не имеете, джентльмены, какая ярость поднимается во мне, когда я вижу ваши гладкие розовые лица. Порой мне кажется, что я не желал бы ничего лучшего, чем вцепиться в них зубами и захлопнуть пасть. Я всегда легко впадал в бешенство – и когда был моряком, и когда был собакой. Но теперь обе части объединились. Бог мой, иногда я удивляюсь, как может столько лютой злобы уместиться в одном существе.