Шесть черных свечей
Шрифт:
Последний раз, когда Линда приезжала, Дэнни как-то умудрился напиться и его не выпустили на прогулку. С Линдой обычно ездила Энджи, а то доктора сказали, что ноги у Линды могут отказать в любой момент. Так что в палату Дэнни они тоже пришли вдвоем. Дэнни лежал на койке в полнейшем депресняке, и они еле-еле смогли расшевелить его. Но наконец он пробурчал что-то, приподнялся на локте и закурил. Брюхо его свесилось на сторону. Выдохнув дым, Дэнни стал похож на безумного херувима.
Линда и Энджи знали, что Дэнни пьян, но не подали виду.
— Как поживаешь, верзила? — спросила Линда.
— А, распронаебить вашу мать…
Тут он засмеялся, закашлялся и плашмя рухнул на койку. Его огромное брюхо заколыхалось. Казалось, в животе у него кто-то есть. Кто-то очень большой. Другие психи стушевались, стараясь не попадаться гиганту на глаза. Печаль словно въелась в желтые стены палаты.
Дэнни скоро уснул, и Линда с Энджи удалились.
На этот раз все было по-другому. Энджи пришлось сесть сзади, потому что Зеленый Леопард не хотел уходить со своего места. Сестры усмехнулись, и три безумные улыбки понеслись на восток вслед за светом фар. Энджи и Линда почти не говорили друг с другом. Вскоре машина уже ехала по шоссе, ведущему через пустошь в Хартвуд. Эта мрачная дорога невдалеке от Глазго — последнее, что видят некоторые, прежде чем попадут в Шоттскую тюрьму или Хартвудскую психиатрическую больницу.
В Викторианскую эпоху было принято упрятывать в психушку за ковыряние в носу или чесание задницы. Разумеется, наличие безумца в семье считалось в высшей степени дурным тоном, так что желтые дома старались возводить где-нибудь у черта на куличках. Вот хоть взять эту дорогу через пустошь. На таком отшибе, что хуже и не придумаешь. Прямо жуть какая-то.
Энджи и Линда смеялись. Дождь гвоздил по дороге, будто старался приколотить асфальт к земле. Светоотражатели типа «кошачий глаз» [24] студенисто пялились на всех из-под потоков воды, и к ним вполне подошло бы название «глаз дохлой кошки».
24
Утопленные в резиновые подушки зеркальные рефлекторы на дорогах; обеспечивают видимость разметки при свете фар.
Шоттская тюрьма с ее оранжевым освещением, расплывающимся в струях воды, походила на американский исправительный дом.
— Бетон — хороший слуга, но плохой хозяин, — сказала Линда, когда они проезжали мимо тюрьмы.
— Ну эти суки хоть знают, когда выйдут, Линда. А нашего Дэнни когда выпустят?
Линда почувствовала, что ей надо высказаться. После того как она принесла Господу свои обеты и выписалась из клиники, на нее иногда накатывало.
— А я тебе скажу когда! Когда доктора и санитары перестанут корчить из себя Господа Бога! Я вот что имею в виду: разбил чашку о стену — бах! — еще пять лет навесили. Ни тебе судьи, ни присяжных, один какой-то прыщавый мудачок только что со студенческой скамьи. Уж лучше бы наш безумный Леопард раздавал приговоры, кому выходить, а кому сидеть дальше.
Энджи по сей день готова поклясться, что Леопард кивнул в знак согласия.
Они подъехали к Хартвудской больнице. Психиатрической больнице. Построена при королеве Виктории. Длинные ряды пустых окон и стены из гадкого песчаника. Зеленый Леопард сощурился и улыбнулся. Леопард — он всегда так.
Щелк-щелк-щелк— они вышли из машины. Сделалось еще мрачнее. Надо было звонить в дверь. Подключался санитар, который по вашему виду определял, насколько вы безумны. Если внешний осмотр его устраивал, он впускал вас. Судя по всему, санитар пришел к выводу, что две взрослые дамочки с леопардом в руках (ярко-зеленым, покрытым черными пятнами, с солнечными очками на носу), заявившиеся ледяным вечером в дурдом, вполне нормальны.
Д-з-з-з-инь! — и дверь открылась и впустила их. Линду и Энджи окутало тепло.
Санитар встретил сестер широкой усмешкой.
— Приветствую, приветствую, — кланялся он с невозмутимой миной, как будто леопарды среди посетителей — дело обычное и точно такой же вошел в эту дверь не далее как пять минут назад.
В воздухе стоял запах нечистот. Перед ними простирался уже знакомый длинный коридор, ведущий в Первое отделение.
Пока они шли по коридору, пациенты, словно привидения, появлялись и вновь исчезали в своих норах и щелях, уже десятки лет как освоенных ими. Перед Линдой и Энджи, как перед пришельцами из другого, реального мира, будто за перепонкой проплывали судьбы местных обитателей во всем их разнообразии. Давящая тишина исходила из каждого угла. С каждой новой парой глаз тишина только усугублялась.
И тут волшебство Леопарда заработало. Послышался смех и эхом пронесся по коридору. Брови приподнялись. Белки глаз засверкали. Лица исказились в улыбках. Открылись рты, демонстрируя недостающие зубы, весь этот лес надгробий на старом кладбище. Показались дрожащие языки и белесые десны. Пока Линда, Энджи и Леопард шли свои двести ярдов до Первого отделения, за ними собралась целая армия. Беспорядочное шарканье шлепанцев проникало через разделительную перепонку. Изо всех мыслимых дверей высовывались головы. Смеялись пациенты. Смеялся персонал. Все здание было прямо-таки наэлектризовано смехом. Леопард был словно Мессия, за ним следовала жужжащая толпа приверженцев, которые бормотали, и шамкали, и шевелили изъеденными губами. Линда и Энджи были словно посланцы.
Чем дальше они шли, тем шире разливался смех. Дэнни издали приветствовал Линду и Энджи восторженным рычанием, и Леопард вторил ему. Дэнни был трезв, и безумие посетителей оказалось созвучно его собственному.
Первое отделение. Приверженцы остались позади, за стеклянной перегородкой. Они прижимались к стеклу, чем-то напоминая рассыпавшийся тотемный столб.
Как всегда, посетителей вежливо приветствовал Фред Вересковый Склон.
— Привет, Линда, привет, Энджи, как прошла неделя? — Фред, как воспитанный человек, слегка подался вперед, будто ему не терпелось услышать ответ. При виде Леопарда он улыбнулся: — А это у нас еще кто такой?
— Фред, это наш новый друг. Он тебе нравится, правда? Мы как раз подыскиваем ему имя. Ему нужно хорошее имя. Он ведь такой замечательный, — сказала Линда.
Фред расшаркался и обещал поставить в известность Дэнни сразу, как только придумает имя для Леопарда.
Фред — мальтиец. Уверен, когда ему было семь лет и он качался на качелях в каком-нибудь парке на своей Мальте, никакая безумная фантазия не могла бы предсказать, что судьба приведет его в сумасшедший дом в холодном Северном Ланаркшире.