Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков

Livets tunna v"aggar

En ess"aber"attelse om ett lyh"ort hus och en natur full av sprak

Albert Bonniers F"orlag

Перевод: Нина Фёдорова

Дизайн: Анна Сухова

Иллюстрации:

Таня Твердохлебова

The cost of this translation was defrayed by a subsidy from the Swedish Arts Council, gratefully acknowledged.

Copyright © Nina Burton, 2020

First published by Albert Bonniers F"orlag, Stockholm, Sweden

Published in the Russian language by arrangement with Bonnier Rights, Stockholm, Sweden and Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency, Sweden

Незримая и роскошная, воюющая и любящая – вся жизнь Земли бурлила вокруг меня. Еще ребенком я вписала себя в бытие – имя и адрес с уточнением: Земля, чтобы пошире раздвинуть стены, окружающие центр, то бишь меня. Вопросы начали возникать, когда я сообразила, что все остальные тоже считали себя центром мира. Мало того, эти множественные центры были не только людьми – в природе они кишели повсюду.

А что такое природа? Так называли и окружающую среду, и загородную резиденцию, и врожденные задатки, но одновременно речь словно бы шла о бесконечном рождении, ведь слово «природа» сродни слову «рождаться». Короче говоря, это беспрерывная жизнь с миллиардами разных центров, рассыпающих искры значений. Все они двигались в собственном временн'oм ритме и перспективе, и потому объять их все разом было совершенно невозможно.

На гуманитарном отделении гимназии я выбрала в качестве факультатива биологию и вот тогда поняла, что мы тоже часть природы, поскольку Линней и Дарвин отнесли нас к животным. Позднее я изучала в университете литературу и философию, полагая, что такое сочетание даст ответы на вопросы о жизни. Но литература затрагивала главным образом разных людей, а философия занималась абстракциями. И я обратилась к древнейшим философам Греции, которые поднимали вопросы о природе. Демокрит писал об атомах и звездах, Фалес знал всё о воде, Анаксимандр благодаря окаменелостям догадался о нашем отдаленном родстве с рыбами, а Гераклит заметил, что всему свойственна изменчивая природа речных потоков.

Следом за ними явился Аристотель, которого увлекали все стороны жизни, от физики и метеорологии до языка и поэзии. Его интересы соединились в двух греческих словах: bios – «жизнь» и logos – «слово» или «разум». Оба они могли создать взаимосвязь, что и произошло, когда их скомбинировали в «биологию». Аристотель не хотел жить одними только теориями и на год удалился на остров Лесбос, чтобы исследовать природу более конкретно. В то время как его ученик Теофраст выяснял зависимость растений от окружающей среды, сам он занимался животными. И описал их анатомию и развитие настолько точно, что не просто заложил основы зоологии. Во многих случаях его выводы не устарели по сей день.

Начав с «животного, которое знакомо нам лучше всего», то есть с человека, Аристотель перешел к иным видам, ведь наше величие не повод умалять других животных: певчих птиц и голубей, ворон и дятлов, муравьев и пчел, головоногих и китов, лисиц и иных четвероногих. Он описал жизненный цикл цикады и увидел, как спариваются змеи, обвиваясь одна вокруг другой. Препарировал оплодотворенные яйца, где у эмбрионов уже были глаза, сосуды и бьющееся сердце. Размышлял о наследственности и полагал ее основой то, чему он дал название eidos, что по-гречески значит «форма». Для него она походила на последовательность букв в слове, и здесь он близко подошел к объяснению наследственности цепочками ДНК.

Что двигало всей этой жизнью? Аристотель думал, что всякое существо при жизни имеет некую душу, которая одухотворяет материю и направляет

по телу питательные вещества. Природа для него обладала уникальной способностью формировать всё более сложные организмы, а поскольку им надлежало приспособиться к своей окружающей среде, в конечном счете она-то и играла решающую роль. Вроде как в домашнем хозяйстве, где случаются ссоры, но люди всё равно сотрудничают. Точь-в-точь как Солнце, Луна и звезды во Вселенной, каждый компонент в доме имел свое место, границы которого нарушать нельзя. В совокупности возникала взаимосвязь с заданными соотношениями, примерно как стены в доме. Греческое слово oikos, «дом», стало затем составной частью слова «экология».

Я была не чужда природы, хоть и выросла в городе. Собственного летнего домика мы никогда не имели, но в летние каникулы мама непременно снимала дачу где-нибудь за городом, и эта традиция продолжалась, когда сестра вышла замуж и уехала за границу. Она унимала свою тоску по родине, арендуя шведские летние домики, где вместе с нею и детьми жила и я, пока не приезжал в отпуск ее муж.

К тому же меня саму три десятка лет связывали близкие отношения с мужчинами, жившими на природе. Мои интересы поочередно распределялись между ними, ведь один, писатель, знал, как слова могут расширить мир, а другой, биолог, знал природные взаимосвязи. Животные питали к нему доверие, как к доктору Дулиттлу; ему даже удалось погладить глухаря, которому вдруг понравилась его веранда. Сама я с животными встречалась главным образом в богатой библиотеке биолога.

В общем, я часто гостила на природе. Но больше чем гостьей стала лишь после смерти мамы, потому что тогда мы поменяли ее квартиру на летний домик. Как и сама жизнь, он был наследием, подарившим нечто новое, и, подобно жизни, каждый трактовал его по-своему. Для сестры он означал возможность проводить отпуск с детьми и внуками, а для меня мог стать местом, куда бы я приезжала со своими рукописями. Ведь я хотела писать о природе и о жизни. Вдруг этот летний домик предоставит мне такой шанс?

Большой природный участок дышал атмосферой жизни. С южной стороны среди сосен и дубов поднималась мшистая горка, а с западной угадывались в черничнике таинственные тропки. На севере участок круто обрывался; внизу на фоне сверкающего пролива лежали общинные земли. Четких, отмеченных изгородями границ не существовало, всё было разом и уединенно, и открыто.

Если участок казался большим, то сам домик, понятно, совсем маленьким. Как обычно, одно-единственное помещение, построенное кое-как и таким же манером расширенное. Стеклянные стены веранды заменили дощатыми, чтобы разместить там две кровати, потом соорудили пристройку – кухоньку и ванную. Дальнейшим расширениям воспрепятствовала топография.

Зато в каждом углу участка стояли сараюшки. В одном – бывшая уборная, превращенная в сарай для инструментов, в другом – столярная мастерская и склад материалов под навесом. Расположенный в третьем углу маленький садовый домишко служил детям для игр, а в четвертом находилась спальная хибарка, которую я втихомолку выбрала себе – для писательства.

Недостатков тут, без сомнения, предостаточно, не зря же в договоре купли-продажи был пункт об исключении ответственности продавца за состояние дома. Плотник, который осматривал дом, высказался в том смысле, что лучше бы построить новый. Я возмутилась. Неужели он не увидел идиллии? Что же он тогда вообще видел?