Шестая Бастионная
Шрифт:
– Отлично! – искренне сказал Санька. – Не то что… – Он замолчал, но Эмка все поняла.
– Все-таки ты слишком обидчивый, – вздохнула она. – Просто еще совсем ребенок.
– А я и есть ребенок, – ядовито ответил Санька. – А ты, если длинная такая, значит, взрослая?
Эмка не рассердилась. Видимо, она и в самом деле была взрослее Саньки. Она сказала примирительно:
– Наверно, класс тоже в чем-то был не прав. Это и Александра Самойловна говорила. Она тебя хорошо вспоминала…
– Слышал уже, –
– Да ее уже нет у нас… Ты разве не знал? Она в больнице с лета.
Санька пожал плечами: откуда он мог знать?
– А что с ней?
– Ну, ты разве не помнишь, какая у нее шея была? Это опухоль… Говорят, состояние очень неважное. – Эмка совсем как взрослая тетушка покачала головой.
А Санька ощутил, какой сейчас холодный ветер. Поежился.
"А я думал: это она для крика горло раздувает", – вспомнилось ему. И еще вспомнилось, как после его драки с Димкой она сказала: "Ну, вам-то чего не живется?"
Наверно, уже знала, что у нее такая болезнь. А надо было все равно вести уроки, проверять тетради и вообще жить… А каждый час думалось, думалось: сколько еще жить-то?..
Нельзя сказать, что Саньку стала мучить совесть. С Александрой Самойловной он почти не спорил, двоек у нее не получал и виноватым себя не чувствовал. Нельзя сказать и то, что ощущал сейчас какое-то горе. Хорошего от Сан-Самы он не видел, была она чужим человеком. Но все теперь иначе вспоминалось. Понятнее и печальнее…
– Она в какой больнице? – спросил Санька.
Эмка виновато заморгала.
– Понимаешь… Я еще точно не знаю.
"Свиньи вы все-таки, – подумал Санька. – Она вас и на экскурсии водила, и футбол организовывала, и билеты в театр, и праздники всякие…"
Ему не хотелось ссориться, как-то не к месту это было сейчас. И он промолчал. Промолчал, однако, выразительно. Эмка вздохнула:
– Да, нехорошо, конечно… Мы узнаем и сходим.
– Ладно, я пошел, – сказал Санька.
– Ну, что же… – сказала Эмка. – А ты сюда зачем приехал? К знакомым?
– По делу.
– Какой ты серьезный…
– А говорила "ребенок", – сердито отозвался Санька.
– Ну и что! Серьезный ребенок… А у нас в классе в этом году опять два новичка.
– Бедняги, – сказал Санька.
– Ничуть не бедняги. Они прекрасно вписались в коллектив.
– Ну, значит, такие же, как Турчаков…
– Турчаков? – переспросила Эмка тонко и пренебрежительно. – Вот уж!.. Если хочешь знать, у него теперь в классе никакого авторитета.
– Почему это? – удивился Санька. И теплым червяком шевельнулось в нем довольное чувство: так и надо Димочке.
Эмка сказала солидные и, видимо, чужие слова:
– Он оказался дутой величиной.
– Чего-чего?
– Мы это поняли еще весной. Он просто умел пускать пыль
– Да? – усмехнулся Санька, понимая, что уже не радуется.
– Да… К тому же он оказался хвастуном. Отец у него вовсе не капитан. То есть он раньше был капитаном, а потом его понизили до второго помощника.
Тогда Санька сказал вслух:
– Свиньи вы все-таки…
Обошел он Эмку и зашагал вдоль забора. Ветер сердито дергал на нем куртку.
А на берегу ветер совсем взбесился. Дул с такой силой, что тяжелый колокол на каменных столбах качался и под ним гудело медное эхо.
Черно-зеленое, исчерканное зигзагами пены море штурмовало обрывы, и волны гремели у скал, и холодные клочья влаги взлетали даже сюда, на высоту. Ветер отталкивал Саньку от кромки берега, словно ударами тугих кожаных мешков.
Санька прижался к каменной квадратной опоре колокола.
"Видит, на море черная буря, – подумал он. – Стал он кликать золотую рыбку…"
Но кликать было некого. Одиссей был в плавании. Берег пустой. Море пустое.
Нет, Санька не ощущал большой грусти. В эти дни, что бы ни случилось и какое бы ни было настроение, Саньку всегда грела мыль, что есть на свете веселый, неустрашимый Юрос и сегодня они обязательно увидятся снова.
Но сейчас у Саньки было чувство, будто он что-то потерял. Или, точнее, хотел встретить кого-то и не встретил…
Наконец Санька послушался ветра, отошел от обрыва и, цепляясь брюками за колючки, пробрался к своей колонне.
Тронул ее, привычно обрадовался теплу мрамора. Но подумал сейчас не об Одиссее и не мальчике из будущего, а опять о Юросе.
Однако эта мысль была мимолетной.
Санька снова стал смотреть в изрисованное пенными полосами море. Облака над морем и над Санькой двигались беспросветными толпами.
"Ой-ей-ей, оказаться сейчас на яхте среди таких волн", – зябко подумал Санька. Шторм был совсем не похож на тот, в который Санька попал в августе.
Наверно, в такую погоду и погиб "Везул"…
В таких волнах погиб юнга Андрей Шуширин…
Да, в таком бешеном море можно потерять голову.
"Но если ты не один, если тебя не бросили, можно и выдержать, – успокоил себя Санька и опять вспомнил Юроса. – А у этого Андрюшки просто не было друга…"
Он отбросил эту мысль. Потому что она толкалась туда, куда Санька не хотел ее пускать. И он стал думать о другом. О том, кем бы стал юнга Андрюшка, если бы вырос. Может, офицером? Или матросом? Наверно, все равно он оказался бы на севастопольских бастионах в пятьдесят четвертом году прошлого века. Уже взрослый, усатый, крепкий. Как тот бронзовый матрос, что стоит с ядром в руках у памятника Корнилову.