Шестьдесят рассказов
Шрифт:
«Если вам так угодно, — сказал он суровым голосом. — Только подойдите поближе, а лучше заходите в комнату».
Такое увидишь нечасто: священник с Библией в руках расположился за книжным столом поближе к лампе, а двое марсиан — на кровати, стоя. Дон Пьетро, конечно, предложил им располагаться поудобнее и даже настаивал на этом, но сесть у них никак не получалось, они, видимо, не умели. Наконец, из вежливости, они залезли на кровать, да так и остались стоять, еще больше растопырив свои подвижные антенки.
«Слушайте же, чубчики!» — резко произнес священник, открыл книгу и начал
Тут он поднял глаза и увидел, что оба чубчика пришли в несказанное волнение. «Что-то не так?»
«Признайся, — спросил тогда марсианин, — а вы все-таки вкусили, да? Не смогли удержаться? Ведь так?»
«Ну да. Они вкусили, — сердито подтвердил священник. — Посмотрел бы я на вас! Может, и у вас выросло древо познания?»
«Разумеется. И у нас выросло. Миллионы лет назад. Оно и сейчас зеленеет…»
«А вы?.. Я хочу сказать, плодов с дерева вы никогда не пробовали?»
«Никогда, — ответил инопланетянин. — Это запрещено законом».
Дон Пьетро почувствовал себя униженным и глубоко вздохнул. Выходит, эти двое чисты яко ангелы небесные: ни греха за душой, ни малейшего представления о том, что такое ложь, ненависть и злость? Он огляделся, словно ища поддержки, как вдруг заметил висящее в полутьме над кроватью черное распятие.
Он воспрянул духом. «Да, из-за этого дерева мы себя погубили… Зато сын Божий, — громогласно произнес он и почувствовал комок в горле, — сын Божий сделался человеком. И сошел к нам на землю».
Инопланетянин не проявлял ни малейшего участия. Только волоски его подрагивали, точно языки костра.
«На землю, говоришь? И что же вы сделали? Провозгласили его своим царем?.. Если не ошибаюсь, ты говорил, что его распяли… Значит, вы его убили?»
Дон Пьетро отчаянно защищался: «С тех пор прошло почти две тысячи лет! Он ведь ради нас умер, ради нашей вечной жизни!»
Он замолчал, не зная, что еще сказать. В темноте казалось, что чудаковатые хохолки марсиан прямо-таки полыхают, распространяя вокруг себя таинственное свечение. В комнате стало тихо, с улицы доносился стрекот сверчков.
«И все это, — снова поинтересовался марсианин с поистине учительским терпением, — все это для чего-то пригодилось?»
Дон Пьетро не отвечал. Он ограничился скорбным жестом правой руки, словно говоря: что тут скажешь? Да, мы такие, мы грешники, ничтожные слизняки, которым нужно милосердие Божие. Он упал на колени и закрыл лицо руками.
Сколько прошло времени? Часы, минуты? Он очнулся от звука голосов своих гостей. Открыв глаза, он увидел, что те уже стоят на подоконнике, готовые, как говорится, к отлету. Оба чубчика с чарующим изяществом покачивались на фоне ночного неба.
«Человек, — спросил все тот же собеседник, — что ты делаешь?»
«Что я делаю? Молюсь!.. А вы? Вы не молитесь?»
«Молимся, мы? А зачем?»
«Даже Богу никогда не молитесь?»
«Да нет!» — ответило странное существо, и вдруг подвижная, светящаяся корона на его голове вся как-то поблекла и обмякла.
«О, несчастные», — пробормотал дон Пьетро в сторону, еле слышно, как будто находился в палате с тяжелобольными. Он поднялся с колен, и кровь с новой силой заструилась у него в жилах. Еще недавно он чувствовал себя ничтожеством, теперь он был счастлив. «Хе, хе, — усмехался он про себя. — Вам неведом первородный грех и все, что за ним последовало. Вы добропорядочные, разумные, безупречные. Вас не подстерегают искушения. Хотел бы я знать, что чувствуете вы, когда спускаются сумерки! Наверное, тоску, бесцельность и чертовское одиночество». (Пришельцы тем временем залезли обратно в тарелку и закрыли люк. Вскоре послышался стройный гул мотора. Едва ощутимо, словно по волшебству, тарелка оторвалась от крыши и медленно, как воздушный шарик, стала подниматься. Потом вдруг закружилась и с невообразимой скоростью взмыла ввысь, в сторону созвездия Близнецов.) «Ах, — бормотал священник. — Конечно же, Богу угоднее мы! Уж лучше иметь дело с алчными, подлыми и лживыми свиньями вроде нас, чем с высшими существами, которые ни разу даже к нему не обратились. Что ему от таких людей? Да и в чем смысл жизни, если в ней нет боли, слез и угрызения совести?»
На радостях он схватил ружье, прицелился в тарелку, которая стала уже еле различимым пятнышком посреди небосвода, и пальнул. В ответ с окрестных холмов раздался протяжный вой собак.
37
ДОРОГА
Открытие новой дороги загодя было назначено на 20 июня 1845 года. Дорога была длинная, восемьдесят километров, и соединяла столицу с Сан-Пьеро, большим городом где-то на краю страны, в безлюдных ландах. Прокладывать дорогу начали еще при старом правителе. Новый был избран всего два месяца назад и ходом работ не особо интересовался. Отговорившись дурным самочувствием, на церемонию открытия он послал вместо себя министра внутренних дел графа Карло Мортимера.
По правде говоря, дорожные работы были еще не закончены, и последние двадцать километров пути в сторону Сан-Пьеро наскоро умостили булыжником. Но главный подрядчик уверял, что повозки там пройдут без труда, и представители власти тронулись в путь. Да и как можно откладывать долгожданную церемонию? Население Сан-Пьеро сгорало от нетерпения. Еще в начале июня они послали в столицу дюжину почтовых голубей с заверениями в своей преданности правительству и сообщениями, что готовят грандиозный праздник.
Правительственный кортеж выехал из столицы 19 июня. Он состоял из отряда конных гвардейцев и четырех экипажей.
В первом находились сам граф Карло Мортимер, его личный секретарь Васко Детуи, инспектор градостроительства и дорог Винченцо Лагози (отец того самого Лагози, который падет смертью храбрых в сражении при Рианте) и подрядчик Франко Маццорли.
Во втором экипаже ехали генерал Антес-Лекуоц с супругой, дамой загадочной и мужественной, и еще два чиновника.
В третьем — главный церемониймейстер с супругой, молоденький секретарь, а также доктор Джероламо Аттези, хирург.