Шестерня
Шрифт:
– Раньше чем на своем месте оказался. В загоне.
Раздувая ноздри, Шестерня прорычал:
– Вот погоди, выйду я отсюда, там поглядим, где чье место.
Вершинник покивал, сказал устало:
– Ты не представляешь, сколько раз я уже это слышал. Каждый, кто оказывается в загоне, начинает грозить. Потом, конечно, устают, замолкают. Но по началу - все без исключений.
Шестерня взъерошил бороду, проворчал:
– Я не каждый, потому повторяться не буду. Но ты мои слова запомни, чтобы потом вопросов не было.
Вершинник отодвинулся, но фонарь, как и обещал, оставил. Потоптавшись возле входа, Шестерня сделал несколько шагов вглубь, но отвратительная вонь и нечистоты вынудили вернуться назад. Обхватив себя руками, он присел возле двери, задумался. Пальцы прошлись по панцирю, спустились к ремню, пробежались в одну сторону, в другую. Сердце застучало сильнее, а в горле перехватило. Кошель! На поясе, аккуратно обрезанный, остался лишь ремешок, кошель же исчез.
С трудом сохраняя выдержку, Шестерня поинтересовался клокочущим от ярости голосом:
– Слышь, ушастый. Ты, ножичком-то своим, у меня с пояса, случаем, ничего не срезал?
– Это?
– Из-за выступа скалы на мгновенье высунулась рука, подбросила на руке темное.
Шестерня задышал чаще, сказал с трудом проталкивая слова:
– Оно самое. Вернуть не хочешь?
– Зачем?
Удивление в голосе тюремщика показалось настолько естественным, что Шестерня опешил, сказал с запинкой:
– Ну, как тебе сказать, что б не обидеть...
– Ты, видно, еще не понял, но это простительно. Пещерники вообще туго соображают, - прозвучал отстраненный голос.
– Но я поясню.
– Уж будь любезен, - ответил Шестерня, вложив в голос как можно больше яду.
– Дело в том, что ты отныне никто... Ладно, не отныне, но очень скоро таковым станешь. Сути это не меняет.
– Не понял, - просипел Шестерня, невероятным усилием удерживаясь, чтобы тотчас не объяснить бледнокожему пленителю, как все обстоит на самом деле.
Пропустив восклицание мимо ушей, вершинник продолжил:
– Я уже говорил, но, ты видимо прослушал. Я охотник, ловлю дичь. Что дичь нынче пещерного племени, не существенно. Ловлю не себе, другим. Но это опять же не существенно.
– А что существенно?
– поинтересовался Шестерня угрюмо.
– Существенно, что дичь ловят вовсе не для того, чтобы дать свободу. Посадить на цепь, затравить для развлечения, а чаще просто пустить на мясо. Но, ни в том, ни в другом, ни, тем более, в третьем случае самоцветы не помогут и не понадобятся. Так понятнее?
Мысли взвихрились, закружились в безумном танце. От напряжения голова раскалилась так, словно он сунулся в горнило. Что делать? Вершинник не безумец, хоть и похож, расчетливый делец. Если все сказанное правда, можно даже не пытаться разговаривать. Тюремщик с удовольствием поговорит, радуясь маломальскому развлечению, возможно, посочувствует. Но распахнуть клеть, чтобы выпустить невольного узника... Это было бы глупо.
Конечно, если не предложить взамен нечто действительно ценное. Вот только что? Что может предложить охотнику дичь, чем может заинтересовать тюремщика одинокий путник, потерявший оружие и припасы, в беспамятстве лишенный последних драгоценностей? Но это, если сказанное правда. А если нет?
Отбросив тревогу, расползающуюся по телу холодными щупальцами, Шестерня произнес с насмешкой:
– Помнится, я спрашивал, откуда здесь, в глуши, берутся путники. Ты что-то говорил? Я не расслышал.
– Это имеет значение?
– протянул вершинник с ленцой.
– Конечно!
– Шестерня фыркнул.
– Одно дело, стать рабом на достойном обеспечении, и совсем другое, загнуться от голода в ожидании несуществующих товарищей по несчастью.
– Ты мне не веришь?
– произнес тюремщик скорее утвердительно, чем вопрошая.
– Что ж, это не важно. В любом случае, уверяю, что от голода ты не умрешь.
– Звучит обнадеживающе, - бросил Шестерня едко.
– Да только кто другой бы сказал. Тебе же, рожа ушастая, доверия нет. Спятил тут совсем, от одиночества, околесицу и несешь.
Собеседник некоторое время молчал, словно собираясь с мыслями, наконец задушевно произнес:
– Ты ведь знаешь Креномера? Что можешь о нем сказать?
Шестерня на мгновенье опешил. Уж чего-чего, а имени алчного старосты услышать не ожидал. Стараясь не выдать охвативших противоречивых чувств, фыркнул:
– Ты о том скрюченном старике, что живет на вершине деревни? Ну, разве только, что он скряга, нечестный заказчик, и гнусный вор! А так - ничего особенного.
– И никаких странностей в поведении, никаких необычных совпадений?
– М-мм, никаких. А в чем дело?
– Это хорошо. Значит богатства не затмили разум, и старик по-прежнему осторожен. Дело в том, что у нас с Креномером небольшое соглашение. Он поставляет мне людей.
ГЛАВА 2
Шестерня замер с открытым ртом. Перед глазами замелькали воспоминания. Блеклая фигура, и тяжелый взгляд из тьмы; шагающий со стороны калитки, едва успела закончиться схватка, староста; захлопнувшаяся за спиной дверь. Вспомнились и рассказы парней. Пропадающие селяне, сгинувший кузнец, ушедший и не вернувшийся отряд отборных бойцов. Отдельные кусочки принялись собираться в целостную, хотя и пестрящую провалами картину.
Пытаясь понять, и, не желая прекращать беседу, Шестерня произнес:
– Постой, постой. Ты хочешь сказать, что глава деревни, по собственному почину, сдает тебе селян?
– Не совсем по собственному, но... примерно так, - отозвался вершинник.
– И, если уж на чистоту, далеко не он один. Главы ближайших нескольких сел, в тайне от остальных, увеличивают свое богатство подобным образом.
Шестерня поморщился, сказал сухо:
– Про других не знаю, да и не особо интересно. А вот Креномер... Значит он решил нажиться на мне дважды.
– Желваки вспухли, сложившись в кулаки, хрустнули пальцы. Тяжелым, словно каменные глыбы голосом, Шестерня произнес: - Не скажу, чтобы сильно удивился, видал и не такое. Хотя, узнать пораньше бы не помешало, не помешало... Да только неувязочка выходит. Креномер и ты - ребята хитрые, спору нет, но, уж извини за откровенность, статью не вышли. А с парой - тройкой мужиков сладить сила нужна не малая, не говоря уже про отряд...