Шестикрылый Серафим

Маринина Александра

— Шестикрылый Серафим? Да. Похоже. Откуда это?

— Скорее всего с Севера. Он тут уже лет пять висит. А может, и шесть. Я и сам не мог догадаться, что это такое. Спросить, сам понимаешь, не у кого было. Как-то по случаю познакомился с симпатичной барышней, она в университете на историческом факультете училась. Хозяева, на мою удачу, были в отъезде, ключ, как обычно, у меня в кармане, никого здесь не ожидалось, ну и я между делом этой студенточке предложил помочь мне полить здесь цветы, а заодно и попить чаю. По дороге прихватили бутылку коньяка, чтобы было чем чай закусывать, и привел ее сюда. Она, как эту штуку увидала, вся аж затряслась. «Это же, — говорит, — редчайшая вещь, шедевр примитивизма, может, таких больше уже и нет, это же откуда здесь такое чудо». Я отвечаю, мол, хозяева откуда-то с Севера привезли. «Вещь, — говорю, — действительно интересная». Не хочется же выглядеть дураком перед студенткой.

А она мне объяснила, что интересная — это не то слово, вещь редчайшая! Оказывается, это изображение шестикрылого Серафима, которое встречалось исключительно в поморских храмах. Только потом я узнал, что хозяйка — она журналистка — действительно привезла ее с Соловков, где купила душу за стакан водки у одного помора. Я на нее часто смотрю и поражаюсь: как все-таки похоже на нашу жизнь!

— Что? Деревянная душа?

— Нет. Вся ситуация. Прикинь, кто сейчас правит страной? Кто владеет ее душами? Самоуверенные и далеко не всегда компетентные журналисты. Как оказалась народная душа в их руках? И почему? Она была пропита и продана. Вот и здесь, над кроватью какой-то журналистки, висит не принадлежащая ей душа, пропитая простым мужиком. Она пошла бы на растопку, могла бы обогреть и осветить его дом, он даже пищу мог бы себе на ней приготовить. А он обменял ее на стакан водки, который позволил ему на полчаса забыть о своем скотском существовании. Это — наша жизнь, Юра. Что это я расфилософствовался?! Тебя же покормить надо.

— Да нет, спасибо, я обедал в министерстве.

— Тогда поужинаем вместе.

— Ты извини, Саша, я уж продолжу быть необременительным в этот свой приезд. Дело в том, что меня пригласил к себе домой на ужин наш замминистра, я бы и не пошел, но — надо. Отказываться неловко, он мужик очень обидчивый. Только не хочется тащиться к нему с чемоданом.

— Чемодан — не проблема. Оставишь его здесь, а потом заберешь.

— Да неудобно как-то. Что ж ты будешь здесь сидеть и меня ждать, пока я буду ужинать.

— Об этом не беспокойся. Я здесь все равно сегодня не останусь, домой поеду. А хозяева только послезавтра вернутся. Цветочков, как ты помнишь, тут нет, так что делать мне тут до их приезда нечего. Побуду дома. У меня теперь квартира большая, похуже, конечно, твоей ленинградской, но свой угол есть. Так что не волнуйся. Я тебе свой ключ оставлю. Приедешь от своего замминистра, вызовешь дежурную машину, заберешь свой чемодан, ключ оставишь на столе, а дверь захлопнешь. И все дела.

— А это удобно?

— Раз предлагаю — значит, удобно. Ты же меня знаешь: было бы неудобно — не предлагал бы.

— Знать-то я тебя знаю, Саша, но, честно говоря, иногда перестаю понимать. У тебя слишком много лиц. То ты — поэт, философ, то — сыщик, каких поискать, то — экономист, то — политик, причем трезво и холодно рассуждающий и делающий точные прогнозы. Но иногда, извини, мне кажется, что ты — маньяк. Вспомни, как больше десяти лет назад ты говорил мне о том, что хочешь власти, о том, что руководить страной должны профессионалы, о том, что общественное мнение верно лишь тогда, когда оно компетентно. Ты не расстался с этими идеями? Ты убедил меня в том, что наркотики могут дать власть над миром. Наверное, ты был прав. Но кому нужен будет мир, населенный деградировавшими существами, вся жизнь которых сведена лишь к помыслам о том, где достать очередную дозу наркотика, позволяющего им забыть об этом страшном мире. Ведь мы уже немолоды, Саша, пора, как говорится, подумать о Боге. Иногда мне кажется, что я под твоим руководством стал соучастником страшного преступления перед своей страной.

— Какой страной, дорогой Юра? Опомнись, о чем ты говоришь. Экономика разрушена, границы расползаются, государство разваливается. Народы в ужасе бегут друг от друга, как от собственного изображения в кривом зеркале. Вокруг экологическая помойка. Те огромные природные ресурсы, на которые мы когда-то надеялись, — проедены. А люди? Помыслы их направлены лишь на то, чтобы купить или, как теперь говорят, достать еду и одежду, утащить это в свою нору, проглотить и начать следующий день с мыслью о том, где достать еще. Народ утратил душу. Вот она, старая, растрескавшаяся, может быть, и в самом деле годная лишь на дрова, висит на этой стене. И никто не пытается ее вернуть. Кроме, может быть, меня. Но и ты, Юра, зашел слишком далеко. И поздно оглядываться назад. А главное — бесполезно. И опасно. Помнишь, как пишут в лифтах? Если кабина остановилась между этажами, не пытайтесь самостоятельно выйти. Наш лифт, дорогой профессор, еще не дошел до следующего этажа. Между прочим, он даже и не думает останавливаться. Ты видел эти очереди около сберкасс? Очереди честных законопослушных людей, в основном стариков. Ты думаешь, у них отняли деньги? Время? Нервы? Даже не это главное. У них

отняли веру в то, что их завтра на их сбережения смогут по-человечески похоронить. А остальные? Мы вступаем в новую фазу, когда эквивалентом всего становятся не обесцененные и утратившие доверие деньги, а бутылка, сигарета, шприц. Одним словом, это — наше время, И лучше давай дружить, Юра. То, что десять лет назад было слабым зародышем, уже превратилось в монстра, готового пожрать любого, кто попытается преградить ему дорогу. Нам не надо бояться кубинских разоблачений. В них никто не заинтересован. Перед глазами опыт Колумбии. Не перед нашими глазами, а перед глазами цивилизованного мира. Когда разваливающаяся страна, пытаясь вылезти из болота нищеты, как за соломинку, ухватилась за наркотики. И эта соломинка оказалась спасательным кругом. На какое-то время, возможно, этот процесс и приостановят. Нас будут подкармливать, не дадут замерзнуть. Ну, примерно так, как ты бы подкармливал объедками со своего стола буйно помешанного соседа по лестничной площадке или большую бездомную собаку, поселившуюся в твоем дворе. Это не может длиться вечно. Ты же сам будешь настаивать на том, чтобы этого соседа забрали в психушку, а собаку увезли на живодерню. У нас один выход, Юра, — двигаться вперед, Я даже не буду скрывать от тебя, что иногда сам с ужасом чувствую: та Система, которую я отчасти породил, постепенно перестает мне подчиняться. Но и ты, и я ее часть. И ни от тебя, ни от меня она не стерпит не только измены, но даже сомнений. Так что перестань дергаться. Уж если говорить начистоту, то ты во всей этой истории рискуешь куда меньше, чем я. Поверь мне на слово. И давай забудем о твоих сомнениях.

— Ничего себе! Я не рискую! Я еще понимаю, ты мне можешь сказать, что уже никто и никогда не раскопает убийства Лоры и этого старика криминалиста. Но я-то хорошо помню, как мы с тобой познакомились. Это стоило мне не одной бессонной ночи. Ведь фактически ты, как это у вас выражаются, — держал меня на «компре», грозя разоблачением как взяточника и соучастника в махинациях Ахундова. Ты думаешь, я про это забыл? Ты называешь наше сотрудничество дружбой?

— Конечно, дружбой, Юра, дорогой! Ведь если ты читал Уголовный кодекс внимательно, а я в этом не сомневаюсь, ты ведь мужик аккуратный и дотошный, то, конечно, углядел, что срок давности по твоим художествам с Сахибом уже три года как истек. Дело там возбуждено было. После его смерти — ты же, надеюсь, помнишь, что он умер и как он умер, — ребята кое-что подработали, и дело пришлось прикрыть, поскольку мертвые сраму не имут. А попросту говоря, не судят у нас покойников. И, зная это, ты продолжал со мной и дружить, и работать.

— А обо мне что-нибудь было в том уголовном деле? Ты же показывал мне копии документов.

— Так бы ты и поехал сейчас в Штаты в качестве профессора. В лучшем случае — как узник совести, пострадавший от режима мест лишения свободы. Конечно, ничего там не было. Но смею тебя уверить, для этого мне пришлось рискнуть по-настоящему. Твоя красавица Лора имела в Москве приятеля, да не простого, а розыскного. И работал этот приятель в отделении милиции, и занимался как раз наркотиками. Он-то, а помог ему в том, между прочим, Лорин длинный язык, и раскопал твое участие в чимкентском деле. Целый чемодан того, что ты правильно называешь «компрой», на тебя и на друга твоего Ахундова собрал. Вот и пришлось мне самому, вот этими руками, его ликвидировать, и сделать так, чтобы этот чемодан вместе с его содержимым бесследно исчез. А по таким делам срока давности нет.

— Ты хочешь сказать, Саша, что совершил ради меня убийство?

— Ради нашей будущей дружбы, Юра. И поверь мне, я рассказал тебе это совершенно не для того, чтобы выслушивать от тебя слова признательности. Я просто хотел, если можно так выразиться, проиллюстрировать тебе, как работает Система. Мне не хотелось вспоминать об этом грустном деле. Пришлось тогда очень торопиться, и я наделал довольно много ошибок. И чудом вывернулся из этой истории, В чем-то помог мне и ты. Боюсь, выйди тогда Брадис из больницы, он бы и через шесть лет «разгрыз» это дело, и не поздоровилось бы ни мне, ни тебе, потому что он сумел связать смерть этого оперативника со смертью твоей медсестры. Но, слава Богу, все обошлось. И мы с тобой сидим здесь и под неусыпным взглядом деревянного Серафима попиваем коньячок.

— Да-а, сложно все это. Непростая все-таки штука жизнь. Ох, Саша, как бы мне к высокому руководству на ужин не опоздать.

— А где оно живет, твое руководство?

— Сейчас я посмотрю, у меня адрес записан. Староконюшенный переулок. Это, кажется, где-то, в центре?

— Ладно уж, давай я тебя отвезу. Вот тебе ключ. Не забыл? Ключ оставишь потом на столе, а дверь просто захлопнешь. Договорились?

— Да, спасибо тебе. Где тебя искать, когда приеду?

— Как обычно. Ну, ты готов? Тогда пойдем.