Шестой этаж пятиэтажного дома
Шрифт:
Потом была война, и Меджид Зейналлы, лейтенант артиллерии, провел почти год на фронте, после двух ранений был доставлен в Баку (незадолго до того родился Заур), а после выздоровления с группой специалистов-геологов командирован в Иран, где и прослужил до окончания войны. Из Ирана он привез лакированные туфли и шоколад (что запомнилось Зауру больше, чем все остальное из привезенного отцом). После войны Меджид Зейналлы защитил докторскую диссертацию, стал заведующим кафедрой в крупном вузе и получил орден.
В гадании Тахмины одно было правдой: с годами Заур становился мягче. Он стал
Он стал артачиться, когда узнал, что отец внес крупную сумму на строительство кооперативной квартиры для него. Хотя Заура радовала перспектива иметь отдельную и изолированную квартиру, ту самую «хату», которая так часто бывала позарез нужна, он, как человек, живущий сегодняшним днем, представлял ее где-то в очень уж далеком далеке, и потому подобная трата вызывала у него острое сожаление. Во всяком случае, ему казалось, что даже малая часть суммы, внесенной за трехкомнатную квартиру с видом на море, могла бы доставить ему массу приятных часов в настоящем вместо ожидаемого комфорта в столь неопределенном будущем. Он так и сказал матери, но однажды на эту тему с ним заговорил сам отец. Меджид завел разговор в отсутствие матери, и Заура поразила его откровенность.
— Нам, конечно, хотелось бы всю жизнь прожить с тобой вместе, — сказал отец. — Но какой смысл скрывать? У твоей матери тяжелый характер. Она никогда не уживется с твоей будущей женой, будь твоя жена хоть самим ангелом. А тебе уже пора думать о собственной семье. Во всяком случае — к тому времени, когда будет готов дом: скорее всего через год, полтора. Ну, и защитишься ты к тому времени.
Заура поразила не только откровенность, с которой говорил с ним отец, редко говоривший на эти, да и вообще на любые темы, но и то, с какой точностью он распланировал всю его, Заура, жизнь, точно так же, как много лет назад распланировал свою собственную жизнь и расчертил ее точный график: учеба, диссертация, женитьба, квартира, ребенок, диссертация. Правда, вот беда, иногда бывают непредвиденные обстоятельства, как, например, вторая мировая война. Но даже и она, два ранения не могли сбить отца с намеченного раз и навсегда пути движения от одной цели к другой, того самого движения, которое теперь должно быть продолжено его сыном, а потом, даст бог дожить, и внуками.
После ужина, когда отец ушел в свой кабинет, а Заур собрался почитать, Зивяр-ханум вдруг сказала:
— Послушай, до меня дошли кое-какие слухи.
— Какие же? — равнодушно спросил Заур, просматривая «Неделю».
— Тебя часто видят с одной особой.
— Какой особой? — спросил он, отложив газету и желая оттянуть время.
— Такой — по имени Нармина, Тахмина, ну, работает в вашем издательстве.
Он почувствовал, что краснеет, и оттого,
— Ну и что? — все-таки выдавил он.
— Хорошо, что ты еще краснеть не разучился. А ну посмотри мне в глаза.
Он неловко улыбнулся и посмотрел матери в глаза.
— Так это правда, что ты возишь ее в своей машине по всему Апшерону?
«Какие подробности! — подумал он. — Боже мой, что за город!»
— Ты что, не знаешь, что от людских глаз ничего не скроется? А она ведь замужняя женщина, ты об этом подумал? Это не твои Таньки-Маньки.
— Кто это сплетничает тебе? Что, своих дел не хватает?
— Послушай, ты уже не маленький. Ты взрослый мужчина, и я никогда в твои дела не лезла. Но теперь предупреждаю: пока отец не узнал, прекрати немедленно и окончательно.
Сама постановка вопроса возмутила его, но он промолчал. Наверно, Зивяр-ханум тоже надо было кончить на этом. Тогда, может быть, все пошло бы иначе. Но Зивяр-ханум была слишком рьяной хранительницей раз и навсегда установленных правил, слишком бакинкой, наконец, чтобы сдержаться и не добавить те самые слова, которые оказались решающими.
— Теперь за тебя взялась? — с нескрываемым отвращением сказала Зивяр-ханум. — Со всем издательством перекрутила, теперь и до тебя очередь дошла?!
Он вспыхнул и встал.
— Хватит, — сказал он. — У меня ничего с ней нет, а тебе нечего повторять бабские сплетни.
Наверное, он сказал это очень резко, слишком взволнованно, мать насторожилась и поняла то, чего он и сам еще не сознавал и, может быть, даже еще и не чувствовал. Каким-то материнским и женским чутьем она уловила серьезность их отношений, когда они еще и не были сколько-нибудь серьезными и что-то важное для него означающими.
— Сплетни! — с издевкой произнесла она. — Хороши сплетни! Только такого зеленого дурачка она может убедить в том, что все — только сплетни. Весь город знает о ее похождениях.
— Весь город? Что, в вечерней газете, что ли, было напечатано? Так там всякое печатают. Однажды даже про дерево-людоеда написали, — натужно сострил он, злясь на собственную глупость и на то, что ничего более существенного и твердого не смог ответить.
— В газете не в газете, но все знают о ее поведении. Да она и не особенно разборчива. Этот, как его… ну, главным работает у вас, старик, как его, ну, с бородавкой на носу…
Заур знал, кого она имеет в виду, но и под страхом смерти он не произнес бы имени Дадаша.
— Дадаш-муаллим, — вспомнила мать сама. — Стыд какой! Молодая, муж молодой. И бабенка смазливая, — это было первым и единственным комплиментом, которым мать когда-либо удостоила Тахмину, — а поди же, с кем путается, со стариком уродливым…
— Значит, не то плохо, что путается, а то плохо, с кем, — попытался еще раз сострить Заур.
— Ты мне зубы не заговаривай. С кем она путается, это дело ее и ее мужа-дурака — пепел ему на голову, что такую жену держит. А вот тебя пусть не трогает, а то я ей такое устрою, что не рада будет. Глаза ей выцарапаю, серьезно и спокойно добавила Зивяр-ханум, и Заур, зная нрав матери, подумал, что это не пустые угрозы.