Шестые врата
Шрифт:
– Нам пора, - заблудившиеся губы шевельнулись еще раз. – Потом наиграетесь.
Прозвучало это так, что все мобильники тут же исчезли в карманах, а их владельцы строем потопали за парнем в темных очках. Нет, конечно, о времени забывать было нельзя. Но все-таки, скажи Динго то же самое, и кто обратил бы на ее слова внимание? Кто вообще их услышал бы? Вот в чем вся фишка. Девушка вздохнула и похромала в кильватере, чувствуя, как непрошенные слезы щекочут где-то в носоглотке, рождая горящее тяжелое ощущение в области миндалин.
– А у тебя какой номер?
–
– Видео тебе солью. Это жесть просто, надо видеть. Хочешь?
Динго покачала головой. Он был такой огромный, просто нависал над нею, когда говорил. Хотелось одновременно спрятаться от него и облокотиться.
– Ты что, устала?
Она сперва мотнула головой, потом кивнула. Еретик озадаченно помолчал.
– Может, корзинка тяжелая? Помочь тебе?
– Спасибо, не надо, - Динго быстро переложила ношу в другую руку, подальше от страшноватого помощника. Фродо испуганно гукнул от резкого движения.
Еретик насторожился:
– Ты слышала? – Глаза под низко надвинутой шапочкой обежали очерченную фонарями черноту зоны по ту сторону дороги. – Вроде там... звуки какие-то?
– Неа, - Динго хлюпнула носом, подавляя нервный смешок, и надбавила шагу, как могла. Впереди что-то происходило. Край, Фактор и Шива остановились и тихо переговаривались.
– Чо тут такое? – Почти облегченно вклинился в беседу Еретик.
– Лилит еще не звонила, - объяснил Край. – Должна была дать сигнал, как все сделает, и вот – пока ничего. А по времени вроде того...
– Мы уже почти пришли, - в очках Шивы цепочка фонарей уходила в бесконечность или выходила из бесконечности, это как посмотреть. – Лучше на месте не светиться заранее, подождем здесь. Вон, - он мотнул головой куда-то во дворы, - площадка детская. Можно посидеть.
– А там остановка, - указал на пластиковую, голую без реклам будку Фактор. – Тоже лавочка есть.
– Ага, - легко согласился Шива. – Только вот автобусы здесь не ходят с тех пор, как закрыли зону. Маршрут перенесли.
Суть дискуссии ускользала от Динго. Какая в конце концов разница, им же не надо на автобус? Лишь бы присесть наконец где-нибудь. Но она ничего не сказала, боясь показаться круглой дурой, и молча поплелась за всеми во двор.
Проникновение
...сородичи брат это город а мы заболели
из тысячи тысяч выходит окно на кустарник качелей
скамеек песочниц оград я всё видел там двое сидели
и пили вино а потом целовались а после взлетели
я видел асфальт и в нём отражались трамваи как будто хотели
как будто бы сами хотели и вот доигрались и остолбенели
так свет удлиняется в нише и оптике дали предельной
а мы лишь бездельники брат наблюдатели тени
нам каждая плоскость становится схожей с постелью
лежишь или дышишь летишь или дышишь летишь или тлеешь[1]
Край сунул карандаш между зубами и прикусил дерево, едва отмечая его шершавость. Оттолкнулся пятками. Огонек сигареты Еретика качнулся и зашелся в свинге с грибком песочницы, черными очками Шивы и силуэтом Фактора, монументальным, как гранитный обелиск. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
– Чо, детство в жопе заиграло? – Донеслось до Края вместе с табачным дымом. Там засмеялись, но беззлобно. Губы резанула незнакомая боль – он так отвык улыбаться всем ртом, что, казалось, лицо разошлось, как гнойная трещина. Мир покачнулся, и желтый свет фонарей вытек из него, воняя разложением и кошками. Ботинок зарылся во влажный песок, лоб уткнулся в штангу качелей. Ее металлический холод горел на коже клеймом, ее твердость давала точку опоры, чтобы собрать расползающуюся, непослушную плоть. Собственное судорожное дыхание гремело в ушах, но никто не слышал насосную станцию в его груди. Это хорошо. Теперь главное – не упасть. Найти в себе тяжесть, и держаться ее, и держать ее, не давая стремиться к земле...
Постепенно все успокоилось, разошлось. Насосы вернулись к привычному ритму. Фонари встали на свои места. Ночь запахла бензином, потом бетонных зданий и чем-то еще, укромным и органическим, пробивающимся с той стороны, из черноты зоны. Трое у песочницы ничего не заметили: шелест их разговора, размеченного вспышками затяжек, задавал бытию форму бутылки, а Край чудом оказался внутри, как крошечный парусник. Он захотел написать об этом, ткнулся в блокнот, но первая страничка там уже была исчерчена прыгающими строчками. Край перечитал их. Он даже не помнил, как это случилось. Он даже не понял, почему. Почему желание складывать слова так, чтобы вышло что-то больше слов, вернулось к нему, а за желанием последовала способность.
Наверное, это все город. Вышел в него, и попал. Сначала нес свое одиночество, как доспех, но синий смог разъел ржавый металл, и тот развалился, оставив человека голым и беззащитным перед соблазнами мегаполиса. Зачем она шла так, покачиваясь на низких каблуках, разводя узкими бедрами пену чужих взглядов, будто выходящая из океана улиц богиня, еще не сознающая своей красоты? Зачем она шла так рядом с другим?
– Завещание пишешь?
Край вздрогнул. Карандаш прочертил на бумаге кривую стрелку и сломался.
– Не твое дело, - он раздраженно сунул блокнот в карман, вскинул мрачный взгляд на Еретика. – Чего надо? Ты мне свет заслоняешь.
– Тоже покачаться хочу, - парень ухмыльнулся. – Лилит только что прорезалась. Все на мази. Так что давай, поднимай свою задницу, тут еще детям потом играть.
Сердце выскочило из груди и тут же запросилось обратно, лихорадочно стуча в ребра где-то не с той стороны. Скоро она снова будет идти впереди, покачиваясь, как на канате, на конце которого он поплетется, связанный и привязанный. Пусть там будет темно, господи, если ты есть. Пусть фонарь отвернется или разобьется совсем, потому что в темноте все одинаковые. Пусть скорее Врата.