Шевалье
Шрифт:
Они обсуждали и другие дела, помимо связанных с имением. В политике их взгляды сильно отличались. Аннунсиата пришла к заключению, что бесполезно ожидать от его поколения, выросшего в правление удачливого Узурпатора, таких же чувств к престолонаследию. Она воспитывалась в мире, где каждый знал короля лично. Ее приняли при дворе в пятнадцать лет, и она жила в близком общении с королем Карлом и королем Джеймсом, жила их жизнью и интересами. Личности, бывшие для Матта лишь именами, пустым звуком, являлись для нее людьми из плоти и крови.
Кроме того, он никогда не уезжал далеко из Морлэнда. За исключением его долгой слепой страсти к Индии, имение было единственным, о чем он серьезно заботился. Его наследство, его земля – вот что никогда не предаст его. Оно терпеливо. То, что хорошо для Морлэнда, то и заслуживало его внимания. Как могли далекие короли и принцессы соперничать с ним? Аннунсиата с печалью замечала, что многие в стране разделяют взгляды Матта. Если бы их жизни что-либо угрожало, они могли бы решительно восстать, но сейчас они были довольны людьми в далеком Лондоне и им дела не было до наследования трона, пока они занимались стрижкой овец и заготовкой сена.
Тем не менее, ей доставляло удовольствие спорить с ним. Пару раз за лето Аннунсиате даже удалось вызвать на его лице подобие улыбки в ответ на ее горячность.
– Если бы вы были мужчиной, вы бы стали замечательным воином, – сказал он однажды. – Я бы поставил вас генералом, если бы был королем.
К августу королева Анна сильно сдала. Как-то утром Аннунсиата и Матт гуляли, как обычно, когда незнакомый слуга появился в саду, явно в поисках их. Сердце Аннунсиаты вздрогнуло, а руки стали влажными и холодными от ожидания долгожданного сообщения. Но по мере того, как человек приближался, что-то знакомое мелькнуло в его лице.
– Джон Вуд! Это Джон Вуд!
– О, моя госпожа, – воскликнул Джон Вуд, падая перед ней на колени. Глаза его наполнились слезами, когда он взял предложенную руку и приложился к ней лбом.
– Джон Вуд, что ты здесь делаешь? – удивилась Аннунсиата, тронутая его преданностью. Он долго состоял у нее на службе, служил ее сыну Хьюго и поехал с ней в ссылку как слуга Мориса. – Где твой хозяин?
– Он здесь, моя госпожа, – ответил Джон Вуд, поднимаясь на ноги. – Там, в доме. Он вернулся в Англию, и девочки тоже. Мы прибыли в Лондон неделю назад, а когда обнаружили, что дом Челмсфордов закрыт, мой хозяин не стал ждать, а отправился прямо в Йоркшир. О, моя госпожа, как хорошо снова оказаться дома. Я никогда не думал... Я не думал, что увижу это снова.
– Я тоже не думала, Джон, – с участием произнесла Аннунсиата.
Она повернулась к Матту.
– Нам надо пойти в дом и встретить их. Твоего дядю Мориса и его дочерей. Пойдем, пойдем, тебе нужно быть гостеприимным.
Матт колебался, так как он все еще не принимал чужих в своем доме. Аннунсиата топнула ногой от разочарования и потянула его за рукав, но он отдернул руку и сказал:
– Вы встретите их. Я еще немного погуляю. Она что-то в раздражении проворчала и, кивнув Джону Вуду, направилась к дому. Выходя из сада, графиня оглянулась и увидела, что Матт уже скрылся в дальней части сада, очевидно, желая как можно дальше быть от гостей. Она поняла, что ему еще далеко до выздоровления.
Аннунсиата нашла, что Морис мало изменился. Как многие немногословные люди, он, казалось, избегал разрушительных желаний, которые старили остальных. Ему исполнилось сорок два, но его волосы оставались такими же черными, тело – гибким и энергичным, а темные глаза делали лицо моложе его лет. Он встретил свою мать с любовью, но без бурного проявления чувств, словно они расстались только неделю назад, и он никогда не сомневался, что они снова увидятся. Девочки стояли в волнении сзади, сжимая свои муфточки, как щиты, смотря на Аннунсиату как на чужую, и вовсе не заслуживали быть ее внучками. Они ни слова не говорили по-английски, а когда Аннунсиата обратилась к ним на итальянском, они отвечали односложно.
– Но что ты здесь делаешь? – спросила она Мориса. – И где Карелли? Он тоже приехал домой? А Альена? Какие новости, я умоляю тебя!
– Англия, очевидно, моя следующая остановка, – начал беспечно Морис. – Я все получил от Италии, что только можно на данный момент. Ты, кажется, не осознаешь, что в Лондоне происходят большие дела? Я слышал от Георга Генделя – ты помнишь его? Он был капельмейстером в Герренхаузене, что публика в Лондоне очень благосклонна, особенно к опере.
Из его слов она заключила, что для Мориса великие дела были вовсе не те, которые, как она думала, могли происходить в Лондоне. Она посмотрела на него с нежностью и болью. Перед ней стоял другой человек, который не обращал внимания на ее озабоченность династическими проблемами.
– Я думал, что мог бы поселиться в доме Челмсфордов, если ты не против, но когда узнал, что ты здесь, я решил, что лучше вначале приехать в Йоркшир.
Он говорил с беззаботностью человека, который путешествовал по всей Италии последние семь лет.
– Какие новости от Карелли? – вновь спросила Аннунсиата.
– Он проводит свое время между Венецией и Лотарингией, – ответил Морис, – влекомый своим сердцем, как компасом.
– Своим сердцем? Что влечет его в Венецию? Неужели ее сын наконец задумался о женитьбе и о наследнике?
– Он влюбился в дочь хозяина дома, где я жил, но она не выйдет за него, – весело ответил Морис.
– Это очень похоже на Карелли – влюбиться там, где обеспечено отсутствие взаимности. Боюсь, ты, матушка, его испортила для любви и женитьбы. Он никогда не переступит через первую и самую сильную страсть к тебе.
– Что за чушь ты несешь, – раздраженно воскликнула Аннунсиата.
Морис покачал головой.
– Я серьезен, матушка. Мы совсем-совсем беспомощны для обыкновенных людей. Ведь Карелли влюбился в божественную певицу, и я полюбил темноволосых темноглазых монахинь потому, что они напоминали мне о тебе. И Альена может любить только своего короля. Отличие только в том, что они не понимают, что они делают, а я понимаю. Вот почему я больше не буду жениться. На моей совести уже эти две бедные девочки. Теперь я посвящаю себя Музе. По крайней мере это менее безнадежная любовь, чем у моего брата и сестры, хотя такая же невозможная для брака.
– Но они вернутся домой? – прервала его рассуждения Аннунсиата.
Морис посмотрел на нее с состраданием.
– Нет, до тех пор, пока не вернется король. Это единственное, в чем они тверды. Они не так легко, скажем, могут приспособиться, чем ты и я, хотя Карелли, по крайней мере, смог простить нас за это.
Морис и его дочери еще находились в Йоркшире, когда пришло известие, что королева Анна умерла на рассвете в воскресенье 1 августа. Вся страна пребывала в напряжении, ожидая, что произойдет дальше. Но виги в кабинете лучше подготовились и проявили больше активности, чем тори. Курфюрста объявили королем, в Лондоне – сразу же, а в главных городах – через несколько дней. Почти с последним дыханием Анна передала бразды правления Шрюсбери, который установил контроль над армией и ополчением, вынудил Болингбрука к бегству и послал за курфюрстом. Входило это ли в планы королевы, сказать было трудно, хотя широко распространялись сведения, что королева Анна в агонии называла ими своего брата. Другая, более печальная история вскоре повторилась. У Анны был толстый пакет бумаг, который годами хранился при ней. Она клала его на ночь под подушку, меняя конверты, когда они изнашивались или загрязнялись. После ее смерти он был обнаружен запечатанным ее собственной печатью и с записью поверх него о том, что весь пакет следует сжечь, не читая. Ее ближайшие помощники выполнили ее волю и бросили пакет в огонь, но пламя сожгло конверт и пакет рассыпался. Многие потом клялись, что видели почерк короля Джеймса на листах.