Шхина: женский элемент в Божественности
Шрифт:
Но вполне понятно, что вездесущесть Бога небуквальным способом была бы истолкована как одно из Его качеств, похожее на Его милосердие или Его строгость. Сложно однозначно сказать, когда и где произошло это значимое изменение в древней еврейской литературе. Некоторые исследователи, такие как Абельсон, и в некоторой степени Гольдберг, почувствовали, что определённые талмудические пассажи, в которых Сам Бог говорит «Моя Шхина» (напр. «Я удалю свою Шхину от них»), заставляют читателя толковать Шхину как отдельное качество Бога.[17] Однако мне это кажется совершенно не бесспорным; эта фраза может также просто означать «Моё присутствие». Можно определённо сказать, что во всех пассажах, которые анализирует Абельсон, Шхина никогда не появляется напротив Бога, и нигде в древней экзотерической аггаде не говорится о «Боге и Его Шхине» как о двух
Мы можем всё же сказать, что уже в мире аггадической мысли персонификация Шхины продвигается довольно далеко в нескольких направлениях. Среди тех пассажей, чьи тексты могут быть объективно и неоспоримо установлены, что идут дальше всех, есть описание в Плаче Рабба:
Когда Шхина покинула Святой Храм [после его разрушения], она обернулась и обняла, и поцеловала стены и колонны Храма, заплакала и сказала: «Приветствую тебя, дом святости; Приветствую тебя, дом моего царства; приветствую тебя, дом моей славы; приветствую тебя, впредь мир будет с тобой».[19]
Но даже здесь нет персонификации женской фигуры, но только, надо сказать, смелая персонификация присутствия Бога. Это ясно показано предыдущей аллегорией, в которой Шхина в этом скорбном состоянии сравнивается не принцессой или царицей, но с царём, как делают эти источники всякий раз, когда используют аллегории о Боге. Ни разу эта древняя литература даже не уподобляла Шхину женщине.
Ещё более определённая персонификация имеется в другом пассаже, – он нередко приводится в поздней еврейской литературе, – но мы не уверены в правильности этого текста (это является весьма спорным). Этот мишнаитский отрывок[20] касается тех, кто приговорён к наказанию, и сострадания Бога к мучениям преступника, который должен быть повешен: «Когда человек терпит мучения, что говорит Шхина? «Моя голова тяжела, моя рука тяжела». К несчастью для этой теории, в нескольких важных ранних рукописях и ряде цитат отсутствует решающее слово Шхина, поэтому то, что, в конечном итоге, становится широко известной эпиграммой как изречении Шхины, возможно, изначально было просто общеизвестным выражением человеческого чувства страдания, которое Бог делает своим собственным.[21]
Но уже в талмудический период еврейское словоупотребление относительно Шхины освободило место для перехода к гностической ипостаси – что никогда не было зафиксировано ни в каком еврейском источнике того периода. В этом гностическом употреблении Шхина появляется как отдельная ипостась, хотя и бесплотная, что тает в неопределённости. Это имеет место более явно в мандейской[22] литературе, в которой Шхина упоминается во множественном числе. Только однажды Талмуд говорит о множественности Шхин, и то в ироническом смысле и полемическом контексте: «Еретик [император?] спросил Раббана Гамлиэля: «[Вы евреи заявляете, что] Шхина присутствует в каждом собрании из десяти. Сколько Шхин [арам., шехината] присутствует? Сколько Шхин существует?»[23] Мандеи, однако, без колебаний приняли это плюральное выражение Шхины, которое неизбежно отличает её от верховного Бога, так же, как ими были использованы многие другие термины из религиозного языка. Их литература неоднократно говорит о мириадах над мириадами миров, сокровищницах с богатствами (Утры, примерный эквивалент thesauroi) и Шхинах, без точного определения значения этого последнего концепта. Эти Шхины, очевидно, являются дворцами или жилищами света, сами по себе сверкающими, но без какой-либо ясной функции в мандейском пантеоне. С другой стороны, в писаниях тех гностиков и мистиков, которые остались в рамках раввинистического иудаизма, и в литературе Хехалот и школе Меркавы термин Шхина
Эти эзотерики, прямые наследники древней апокалиптической литературы, аналогично приняли своё общее словоупотребление, в котором Шхина в значительной степени отождествлялась со славой Бога. Мир Меркавы – это место «Его Шхины, которая скрыта от человеческих существ в небесных высотах».[24] Вместо стандартного талмудического термина «престол славы», эти авторы говорят о «престоле Шхины», – т.е. сокрытая Шхина здесь открывается посвящённому Меркавы на вершине его видения.[25] От этой Шхины, сидящей на престоле, исходит голос, который говорит с низшими существами.[26] Всё это кажется мне понятным в контексте вышеупомянутой концепции, которая отождествляет Шхину с Самим Богом, так что нет никакой надобности предпринимать здесь какие-либо дальнейшие разработки.
Объектом антропоморфных описаний Божества, имеющихся в сохранившихся фрагментах Шиур Кома, является Бог Творец (Йоцер Берешит), Демиург. В иных версиях, однако, объект визионеров Меркавы обозначается как «Тело Шхины».[27] Здесь так же не является очевидным различие между Богом и Шхиной; последняя – не независимая персонификация одного из Его качеств. Хотя, возможно, здесь уже существует некоторое гностическое различение между скрытой сущностью Бога и Его открытым образом, что является пророкам и мистикам Меркавы (хотя и этот образ сам по себе аналогичным образом скрыт от человеческих глаз). Голос, исходящий от Шхины, не обращается наверх, к Богу, но только к Его творениям.
Решающее новое развитие начинается в самом позднем пласте мидраша, насколько нам это известно. В пассаже, незамеченном, как это ни странно, Абельсоном и другими исследователями, мидраш на Книгу Притчей Соломоновых (22:29) говорит впервые о Шхине как обращённой не только к людям, но и к Самому Богу:
Когда Санѓедрин вознамерился назначить его [царя Соломона] наряду с тремя царями и четырьмя простолюдинами [которые не имели места в Грядущем Мире], Шхина встала перед Святым, да будет благословен Он, и сказала Ему: «Господь Миров! «Видел ли Ты человека проворного в своём деле?» [Притч. 22:29] они хотят поставить его [Соломона] среди людей тёмных [т.е. тех, кто будет проклят]». В тот час раздался небесный голос и сказал: «Он будет стоять перед царями» [Там же] – и он не будет стоять перед тёмными».[28]
Здесь первый раз проводится чёткое разделение между Богом и Шхиной, в котором двое сталкиваются друг с другом в диалоге. Более того, в XII веке Иеѓуда ѓе-Хасид из Регенсбурга предложил даже ещё более смелое прочтение этого текста: «Шхина пала ниц пред Святым, да будет благословен Он». Конечно, это неудивительно, что р. Моисей Таку был шокирован этими фразами, когда он приводил их в начале XIII столетия,[29] верно отмечая, что этот отрывок, столько решающий для нас, отсутствует в Талмуде или в более старых аггадических трудах. В действительности, мы можем показать, как талмудическое высказывание было перенесено из оригинального невинного контекста в контекст Шхины. Талмуд,[30] не упоминая имени Соломона, рассказывает:
Они пожелали включить ещё одного [т.е. Соломона]. Явился образ его отца [Давида] и пал ниц перед ними, но он проигнорировали его… Огонь спустился с небес и окутал их скамьи, и они не обращали никакого внимания на это. Небесный голос вышел и сказал им: «Видел ли Ты человека проворного в своём деле? Он будет стоять перед царями» [Притч. 22:29].
Версия, обнаруженная в более позднем мидраше, которая чужда параллельным древним пассажам, могла появиться только после того, как Шхина уже была гипостазирована как качество Бога группами неизвестных поздних аггадистов. В свете прочной тенденции мидраша на Книгу Притчей Соломоновых значительно опираться на антропоморфный мистицизм Меркавы, мы не можем допустить, что эта версия была свойственна исключительно спекуляциям средневековых еврейских философов.
Мы находим похожие точки переходы в других отрывках, хотя точное прочтение в эти случаях является неопределённым и требует дальнейшего изучения. В Мидраш Конен, работе, состоящей из различных фрагментов из литературы «Деяний Творения», и чей первый раздел содержит неизвестные спекуляции из другого источника, касающегося Мудрости, мы находим интерпретацию стиха «и дух Божий парил над поверхностью вод» (Быт. 1:2). Автор начинает с упоминания различной деятельности Бога и продолжает: