Шипучка для Сухого
Шрифт:
Я тебе нужен. Ты — моя.
Не выдумывай, Шипучка, ты чего?
— Ты — мое прошлое, Олег. Моя болезнь. Все, я выздоровела.
— Оль… Не дури. Я виноват. Я сделал больно. Я буду всю жизнь зализывать свою вину. Слышишь? Я же не оступлюсь.
Прижимаюсь к ней всем телом, Шипучка вздрагивает, но еще сильнее каменеет. И смотрит в зеркало. И тут мой черед каменеть.
Настолько злой, настолько жестокий у нее взгляд. Безжалостный.
— Отступишься. И уйдешь.
— Нет.
— Да. Олег, —
И теперь мне становится плохо. Не по себе становится. Потому что то, что было в зеркале… Бл*, теперь это напрямую.
Прямо на меня.
И я от взгляда ее горю буквально.
Я одновременно и хочу ее, очень хочу, до боли, особенно такую, серьезную, далекую, которую так хочется сделать близкой простым, доступным мне способом, и в то же время что-то останавливает.
Она останавливает.
Я понимаю, что могу заставить. Могу настоять.
И она сдастся. Конечно, сдастся.
И мы поедем отсюда либо к ней, либо в гостиницу, где я остановился. И упадем друг в друга, как всегда.
Как прошлой ночью.
Но потом.
Потом опять будет утро. И отрезвление.
Поэтому я стою. И смотрю на нее.
На мою Шипучку.
Женщину, о которой я мечтал все это время. Каждую минуту думал, каждую секунду.
Женщину, которую любил прошлой ночью так, что душа из тела вылетала.
Женщину, которую только что на моих глазах целовал другой.
И я его до сих пор не пришил за это.
— Олег. Мы вместе не будем. Я не люблю Марата, ты прав. Но для того, чтоб жить вместе, любви не надо. Достаточно уважения и доверия. Понимаешь?
— А меня, значит, ты не уважаешь и не доверяешь?
— Нет. — Она смотрит твердо, не отводит взгляд.
И я понимаю, даже не мозгом, а сердцем, ухнувшим, хер знает куда, понимаю, что она правду говорит.
Что она откровенна сейчас со мной.
И так херово на душе у меня, что даже сказать ничего не могу. Возразить не могу.
Посмотрел бы на меня кто-нибудь из корешей моих лагерных, с которыми терки мог тереть многочасовые! Молчит Сухой, перед женщиной, даже не придумает, что сказать, как переубедить!
— Я не могу тебе доверять и уважать. Вот что ты здесь делаешь? По работе, да? Угадала? И что это за работа? Такая же, из-за которой ты сел? Мы уже говорили об этом утром, Олег.
— Оль… Но это другое… — начинаю я и сразу же понимаю, что херню сказал. Не другое это. Все то же. Пусть почище немного, но то же.
И я вернулся тем же Олегом Сухим.
Бывшим зеком, у которого полукриминальный бизнес, который знает всех серьезных блатных города, и которого тоже все знают!
Я никогда, никогда не заслужу ее уважение. И доверие.
Потому что я сам себе не доверяю.
И возвращаюсь
И ей предлагаю ровно то же, что и раньше.
И ничего другого. Ничего нового.
Она внимательно следит за переменой в моем лице, и печально кивает.
— Ну вот, ты и сам все понимаешь. Уходи, Олег. Уходи. Не будет у нас ничего. Никогда.
Я смотрю на нее, потом машинально тянусь к губам.
Она так близко, что даже те мысли, до которых я с помощью нее дошел, не отменяют стояка в джинсах.
Хочется ее поцеловать.
Хочется убрать горечь своих выводов, яд ее слов прочь из нашей жизни.
Олька… Позволь…
Она отворачивается.
Не отталкивает. Словно понимая на глубинном уровне, что сопротивляться бесполезно, и, если захочу, то возьму, прямо тут. В туалете элитного шалмана.
Просто отворачивается.
И это режет и обдает стужей похлеще любых слов, похлеще пощечины и сопротивления.
Я останавливаюсь.
Смотрю на нее какое-то время, такую маленькую, такую острую, такую жгучую рану в моей жизни.
Которую я не залижу никогда.
А потом отступаю на шаг, буквально отдирая себя от нее, с мясом. С кровью, с волокнами сухожилий.
Еще шаг. Еще. Еще.
И выхожу.
Ничего и никого не видя перед собой.
Просто иду, мимо беснующейся на танцполе толпы, толкающей меня локтями, мимо столика, где уже сидят те, с кем я должен был сегодня решать вопросы моего бизнеса, мимо застывшего соляным столбом Васи, тревожно вглядывающегося в мою каменную неживую морду.
Мимо, на воздух.
Мне так нужно хоть немного воздуха.
На улице привычно для Питера слякотно и противно.
Я несколько раз вдыхаю-выдыхаю.
Смотрю на черное небо без звезд.
А потом нашариваю в кармане телефон.
Долгие гудки заканчиваются длинной матерной фразой. Кажется, на Дальнем сейчас часов пять утра, или даже меньше.
Но плевать.
Мне надо поговорить.
Срочно.
32. Сейчас
Вот если есть на свете ад, то я его видел. И это не зона, нет. Что зона… Херня. Там тоже люди живут.
А вот здесь, в чистых стенах дорогой клиники… Когда нихрена не знаешь, что происходит, когда твоя женщина… Сука! Никому не пожелаю.
Потому что именно в этот момент и понимаешь, что все твои бабки, все твои связи, то, к чему ты привык, то, что всегда казалось незыблемым…
В один момент.
Просто в один момент.
Я всегда жил с пониманием, что она — есть. Пусть не со мной. Пусть. Больно, конечно, до хруста челюсти и белых мошек перед глазами. Но ничего, потерпим.
Главное, что есть.