Широки Поля Елисейские

Мудрая Татьяна Алексеевна

А вместо продолжения былых восторгов я получил целую кипу объяснений и указаний.

– Здесь ни у кого и нигде нет интима, как в Рутене это понимают, - сказала Леэлу. - Потому что здесь место для учения. Мы с тобой имеем право на трое суток полной келейности, о котором не требуется объявлять. Потом - сколько захочется, но на дверь понадобится прикреплять знак. Это делают все. Ты можешь бродить везде, где вздумается, смотреть всё, что тебе интересно, и никто не имеет права тебе воспрепятствовать - если нет вот такой розы в круге.

На этих словах она показала бронзовую табличку размером в детскую ладонь. С означенным рисунком, очень изящным, и более мелкими

знаками. Как я понял, знаки обозначали дислокацию нашей ячейки в пространстве: если вдруг я не заучу этих данных сразу.

– Тебе тоже дадут такую, копию моей. Если понадобится, чтобы тебе не мешали какое-то время, совсем недолгое, вывесь её там, куда зашёл, вместо замка. Так обстоит везде, кроме одного места, где всё наоборот. Покой мастера Фируза и его семьи можно нарушить, лишь если разрешит он сам и своими словами.

– Семьи? - переспросил я.

– Тех, кто повязан с ним узами, зависит от него и его оберегает, - пояснила Леэлу. - Он ведь стар, хоть по нему такого не скажешь. Только небольшой рост выдаёт - за последний век или два наши вертдомцы подросли.

"Он ведь её личный охранник, - подумалось мне, - а его семья - вообще все, кто в Доме. Или я что-то не понял, как всегда? Есть время и место для одного и другого? Есть те, кто равнее остальных, то бишь роднее и семейнее? Ох, как говорится, кто усторожит самих сторожей".

Все эти обстоятельства показались мне слегка странными и более того стеснительными, что я и выразил кислой гримасой. Жена, заметив это, усмехнулась:

– Ты ведь разрешил мне заниматься прежним ремеслом. А где, как не в этих стенах? Если тебе прискучат наши странности, можешь вернуться к родителям моего тела: на время или навсегда. А меня навещать, если тебе будет угодно.

И вот я начал путешествовать по окрестностям, по мере сил расширяя круги. Надо сказать, что поначалу я опасался заблудиться в трёх соснах, но чуть позже понял, что и в целой сосновой роще мне не дадут уйти куда не положено.

Каждая из ячеек улья, согласно сравнению, имела шесть граней, и первое, до чего я допытался, - как это все они вписываются в самый главный восьмиугольник. Хотя это было последним, что должно было меня волновать.

Коридоры. Всего-навсего коридоры, узкие и не очень, что обтекали каждую часть регулярной мозаики и делали её островом. Пол и потолок общие, стены частные. Последними обнесено всё, начиная с жилой каюты и кончая залом для общих молебствий; подъёмники и винтовые лестницы ограждены таким же образом. Таблички с восьмилепестковой розой - знаком тайны - висели здесь через раз или два, но для знакомства мне хватало и того, что было открыто: сплошная чистота, красота и по умолчанию некая потаённость, которые все вместе чувствовались как здешний воздух.

Всё, что снаружи зал и келеек, было выкрашено в мягкие тона и покрыто пятнами. Никакого подобия цифр и букв, абстрактный рисунок иногда еле прочерчен, но, как я понял, все обитатели лишь по нему догадываются о том, где они и куда направить стопы дальше. Причём действуют исключительно благодаря догадке - иначе не получится вообще. Ни давки, ни разинь, задающих неуместные вопросы, я не встречал: будто нечто извне управляло людскими потоками. Да и не было их, потоков, хотя мне уже не раз хвалились, что здешний Дом Великой Матери - первый по значению в Сконде. Словно все мы тут бывалые охотники в маскировочной одежде неяркого серого цвета, а вокруг нас стоит пёстрый лес с моховыми тропами, бородами серебристых лишайников, засечками на высоченных стволах и редкими лоскутами полуденного солнца в вышине. Когда идёшь

по нему - не размышляешь над приметами, а просто ловишь их на подсознании и слагаешь в единую картину.

О солнце я обмолвился не зря. Все окна тут располагались не по сторонам, а наверху: световые колодцы у стен, прозрачные купола в перекрестьях.

Надо сказать, что я изо всех сил старался не показать себя невежей и невеждой - и оттого дня через три свободно добирался до кухни и малого, так сказать, инфоцентра (руководствуясь запахами еды, книжной трухи и мышиного помёта), через неделю на всём этаже не осталось для меня тайн, а потом...

Потом я устремился ввысь.

Подъёмники тут были странные, аж сердце с непривычки заходилось: вроде гигантского поршня с обрешёткой, доходящей до пояса, и ребристые стены с направляющими, которые не дай Богиня задеть хоть рукавом, хоть локтем. Туда было ещё ничего, а вот обратно пол буквально из-под ног выскальзывал.

На втором этаже снова повторилось похожее: кельи для брачных пар, кухни, собрания кодексов и свитков, что не тянули на библиотеку, но, тем не менее, выглядели весьма достойно. Рекреационные залы с огромными экранами живописных полотен во всю стену. Лаборатории, куда более похожие на кабинет алхимика, чем всё, что я видел в жизни.

Так, атанор в одной из зал был настоящий: из тех, что были известны Альберту Великому, Роджеру Бэкону и Рудольфу Габсбургу. Горн в виде крепостной башни чётко делился на три части. В нижней горел огонь; она была пробуравлена многочисленными отверстиями, чтобы дать приток воздуху, и имела в себе дверцу. Средняя часть, также цилиндрическая, представляла собой подпорку для чаши и саму чашу, в которой на удобных подпорках лежало яйцо из огнеупорного (думаю, какого же ещё) хрусталя, изнутри которого нечто светилось тускловатым блеском. Верхняя часть, выпуклая и хорошо отполированная, представляла собой отражатель лишних градусов, была для этого покрыта толстым слоем белого морского песка и (вот ведь курьёз!) обычно несла на себе, помимо специфического вида колб, реторт и тиглей, одну-две кофейных турочки, в которых неспешно млел и доходил до ручки напиток поистине божественного аромата и крепости.

Нисколько не преувеличиваю и не трачу зря эпитеты. Рассудив, что сюда пускают, лишь твёрдо зная, что на этой стадии никто, никому и ни в чём не сумеет напакостить, я честно стырил посудинку, пока пена не ушла в песок, и опорожнил прямо из носика. Было вкусно до крайности.

– Это живое пламя из живого источника, - пояснил мне ученик здешнего мастера, вернувшись с задания, - оттого и дух такой замечательный. Тебе бы ещё рисовую кашу, запечённую в тигле, попробовать.

– А в чём секрет?
– поинтересовался я. - То есть в каком плане огонь живой? Вечный огонь знаю - из газовой трубки, в бабушкиной деревне туда ходили щипаных кур палить. Живое пиво сам пил.

– Не то. Для того, чтобы высидеть из яйца благородное дитя, нужно поддерживать вокруг постоянную температуру: этакий инкубатор сроком на семь лет. Или даже все десять. Настоящий атанор, по идее, - такая печка, которая способна стойко держать нужный жар и при необходимости самой заправляться топливом. Рутенцы продали для него терморегулятор и автозагрузчик с дозатором, так они через неделю едва не сломались - привычное дело, запасные части поди достань не втридорога. Так морянские люди их приноровились своей алой влагой подкрещивать наравне с хозяйской. Я тоже дал чуточку - не мастер и не владелец, но скоро буду. Теперь никакой металл не ломается и не упрямится, работа идёт как по маслу.